— Ваши эксперименты с рисованием под гипнозом вдохновлены опытом сюрреалистов, практиковавших автоматическое письмо в состоянии транса?
— Целью экспериментов были поиски некоего довербального праязыка. К нему невозможно прийти через автоматическое письмо, потому что само это письмо так или иначе создается на одном из уже существующих языков. Но рисование дает совершенно удивительные результаты. Я проделывал мои опыты в самых разных странах: в США, Мексике, Восточной Европе, Индии, Таиланде, Египте. И каждый раз люди обращались к каким-то базовым человеческим историям, не обусловленным ни одной из национальных культур. Почти все рисуют лица и гримасы, ведь мимика это и есть общечеловеческий язык, не зависящий от национальности. Еще повсюду встречаются рисунки летающих существ, поскольку все мы видим сны о полетах, а также различные эротические сюжеты. Эротика, сексуальность — это та область, в которой за двадцать тысяч лет существования человечества вряд ли появилось что-то принципиально новое.
— Как вам удается сочетать исследования коллективного бессознательного с интересом к такой сугубо интеллектуальной вещи, как шахматы?
— У шахмат и гипноза гораздо больше общего, чем может показаться. Гипноз основан на том, чтобы заставить человека сосредоточиться на чем-то одном. Примерно так же существуют сосредоточенные на игре шахматисты, находящиеся в своего рода трансе. Шахматы, как и любое творчество,— это погружение в некое умозрительное, воображаемое пространство, сотканное из возможностей и вероятностей. В шахматах меня интересовали поиски тех элементов, из которых выстраивается наше ощущение прекрасного,— например, ритм, гармония, интенсивность. Я вспоминаю сеанс одновременной игры с двумя десятками партнеров, который Владимир Крамник проводил в художественном музее в Бонне. Со стороны это, наверное, воспринималось как художественный перформанс высочайшего класса. Кроме того, шахматы интересуют меня как возможность показать нелинейное время: когда я накладываю друг на друга траектории движения всех шахматных фигур за время одной партии, я стараюсь передать то ощущение времени, которое свойственно шахматисту, во время партии держащему в голове множество вариантов будущего.
— Владимир Набоков, увлекавшийся шахматами, говорил, что его интересует не игра, а составление шахматных задач.
— Меня интересует не то и не другое, а сами игроки и то ментальное пространство, в котором они пребывают.
— Самым знаменитым шахматистом среди художников был дадаист Марсель Дюшан. Он служил вам примером для подражания?
— В юности я встречался с Дюшаном. У нас был общий друг и общий маршан — Артуро Шварц. Он-то и познакомил меня с Дюшаном, и дал мне записи дюшановских шахматных партий.
— Вы играли с Дюшаном в шахматы?— Увы, нет. А вот с Крамником мне удалось сыграть, правда, во время сеанса одновременной игры.