В Музее декоративно-прикладного искусства барона Штиглица (в здании училища имени Мухиной) в Петербурге открылась выставка "Барокко конца века: круг Рубенса — 'круг' Гринуэя". В роскошном интерьере соседствуют произведения четырех современных художников, гравюры круга Рубенса и мониторы с фильмами Гринуэя. Эта выставка — вероятно, самая интересная в Петербурге за последнее время, считает критик МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ.
Саму идею организовать такую выставку можно с самого начала приветствовать. Опыта концептуально организованных экспозиций в Петербурге практически не существует: недавние "Гардероп" и "Борщ" концептуальны в той степени, в какой концептуален карнавал. Московский опыт гораздо богаче, но концепция, как правило, замыкается в рамках одной выставки. Ни там, ни здесь никто не пытался выявить некую тенденцию, существовавшую в прошлом и актуальную в будущем, предложить ее в качестве историко-культурного обоснования нашей эпохи, наконец, взять на себя смелость заявить, что именно избранная, а никакая иная, группа художников держит ключи от будущего. Именно это и сделали кураторы выставки "Барокко конца века" Авдотья и Аркадий Ипполитовы, Екатерина Андреева, Ирина Пиганова.
Для описания тенденции, которая кажется им наиболее репрезентативной, они выбрали слово "барокко". На самом деле, речь идет об очередных поисках псевдонима для пресловутого "постмодернизма". Слово это настолько истерто от неумеренного и некомпетентного использования в прессе, что честные искусствоведы начали испытывать при его употреблении некоторое неудобство. К тому же, термин "постмодернизм" слишком широк — хорошо бы сузить. Поэтому настойчиво перебираются историко-культурные эпохи, и время от времени к одной из них приклеивается приставка "нео". На западе много говорили в свое время о "неоманьеризме" (в частности, в применении к Гринуэю), в Петербурге — о неомодерне. Тимур Новиков стал вождем "неоакадемического" движения. Теперь появился новый, претендующий на полноту характеристики эпохи термин "Барокко: круг Гринуэя". Питер Гринуэй "приглашен" на роль Рубенса наших дней, поскольку его можно считать первым современным кинорежиссером, построившим визуальный ряд своих фильмов ("Повар, вор, его жена и ее любовник", "Живот архитектора", "Книги Просперо") на формах буйных, избыточных, чувственных, одним словом, барочных. Реминисценциями барочной живописи переполнены все его ленты. Но, очевидно, мало любить режиссера, чтобы включить себя в его "круг". К тому же есть и определенная терминологическая небрежность в том, чтобы включать работающих в Москве художников в "круг" никогда не соприкасавшегося с ними англичанина.
По замыслу авторов, работы четырех современных художников — Ильи Пиганова, Николы Самонова, Владислава Ефимова и Юрия Бабича — поданы в сопровождении двух рядов "комментариев". Первый ряд — кинематографический: на видеомагнитофонах прокручиваются фильмы Гринуэя. Второй ряд — музейный: в витринах — предоставленные Эрмитажем гравюры учеников Рубенса по картинам учителя. Но организаторы, кажется, не учли третьего исторического "комментария", задавшего неожиданно высокую эстетическую планку — архитектуры самого выставочного зала, действительно эклектичной, действительно роскошной. Она подавила маленькие телеэкраны и попросту "убрала" старые гравюры, оставив зрителей наедине с работами четырех москвичей.
Общего между ними мало, во всяком случае, буквального обращения к иконографии и пластике барокко нет. Скорее, общность можно искать лишь на уровне подсознания. Это культура, уставшая и от бури и натиска неоэкспрессионистской живописи, и от стерильности концептуализма, и от квазирелигиозного пафоса доморощенного "модернизма". Единственный художник, который понял свою задачу буквально и принялся цитировать Гринуэя, наименее интересен. "Фрагменты балетной пластики" Бабича, серия фотографий задирающего ноги голого толстяка, идею возрождения гедонистического, чувственного духа барокко трактует на уровне Агитпропа.
Работающие на грани фотографии и живописи Илья Пиганов и Владислав Ефимов в Петербурге экспонируются едва ли не впервые. Сама цветовая гамма работ Ефимова содержит в себе воспоминания о колорите голландской живописи ХVII века. Выступающие на темном фоне "реминисценции" живых существ напоминают о возникшем в эпоху барокко жанре "vanitas", натюрморте с черепом, намекающим на бренность всего сущего. Хотя формы, которые запечатлевает Ефимов, скорее сюрреалистичны, чем барочны. Илья Пиганов легче и непринужденнее, хотя и получает "чувственное удовольствие" от аккумуляции изящных фактур при помощи довольно простых фотопроцедур. Драматический динамизм барокко ему совсем чужд.
Может быть, самый интересный элемент выставки — живопись Николы Самонова. Выполненная на оргалите, она преднамеренно небрежна, лаконична, скупа на яркие цвета, по-настоящему динамична. Но и у него на воспоминания о барочном искусстве накладываются воспоминания более непосредственные — о живописи немецких "новых диких" 1970-80-х годов.
Идея "барокко круга Гринуэя" заявлена, и надо надеяться, что она не окажется минутным искусствоведческим капризом, что ее авторы будут предлагать нам новые аргументы, подтверждающие свою гипотезу.