Владимир Путин появился в Институте биоорганической химии на улице Миклухо-Маклая очень вовремя. Если бы не он, мы ведь могли и не заметить, что уже наступил День российской науки.
Тут было бы, конечно, уместно написать, что настроение у собравшихся было отнюдь не праздничным, так как российская наука переживает нынче не лучшие времена. Но я не стану писать такую пошлость. И более того, неправду. Хотя я-то, честно говоря, и сам думал, что не все в нашей науке хорошо, пока не послушал искреннего академика Гинзбурга.
До него выступил сам Владимир Путин, говоривший в основном о необходимости внедрения новых научных разработок, о проблемах прав на интеллектуальную собственность и об утечке умов в известном направлении. Я никак не мог понять, речь какой давности я слышу: пяти- или десятилетней.
После этого ректор МГУ Виктор Садовничий заговорил о проблеме целевого набора и необходимости госзаказа. Тут я понял, что время окончательно повернуло вспять. Это была речь уже пятнадцатилетней давности. А я-то рассчитывал, что мало-помалу, минут через 10–15 после начала разговора, чувство тревоги за судьбу российской науки в моей душе раз и навсегда уляжется. Вместо этого мне стало по-настоящему страшно за нее. Но потом Владимир Путин дал слово лауреату Нобелевской премии Виталию Гинзбургу, и я понял, что надежда на то, что наша наука движется куда надо, все-таки есть.
Академик рассказал, какой неожиданной для него была бурная реакция российской общественности на присуждение ему Нобелевской премии. Он объяснил, что этот энтузиазм связан с абсолютным непониманием самого механизма присуждения премии.
– Наши люди думают, что нашу страну обижают, зажимают, что империалисты нас обходят. Да, у меня нет, конечно, иллюзий насчет Запада. Там есть всякие люди. Но мы прежде всего сами виноваты. Были и у нас самих недостатки. Лысенковщина, например, – убежденно говорил Виталий Гинзбург.
Значит, правильно не давали нам Нобелевские премии. Не Лысенко же было ее присуждать. А как только Виталий Гинзбург заслужил, так сразу и дали.
– Я подготовил президенту пакет с информацией. Правда, он читать это все равно не будет. Тут и моя Нобелевская лекция, и биография моя...
Мне стало в этот момент отчего-то остро жаль этого славного и трогательного академика, абсолютно убежденного в том, что вся страна и в самом деле страшно мучается вопросами, кому и за что вручают в Швеции Нобелевскую премию по физике, и очень захотелось, чтобы президент вскрыл однажды доставленный ему пакет и прочитал бы биографию Виталия Гинзбурга. Но нет такой уверенности.
А Виталий Гинзбург перешел к другой теме.
– Мой коллега Абрикосов, получивший, как и я, премию и давно уехавший в США, говорит, что все хорошие физики уехали из России. Абрикосов это говорит! Полная чепуха!
Лично мне было понятно, почему уехавший Абрикосов говорит, что все хорошие физики уехали, так же как понятно, почему оставшийся Гинзбург настаивает, что не все.
– Кто, собственно, уехал? Несколько членов-корреспондентов. Не мальчики, между прочим. Абрикосову, кстати, 75 лет! – с явным удовольствием сказал господин Гинзбург. – А в нашем отделе теоретической физики остались! Так что в этом-то смысле люди есть.
Людей нет в другом смысле. Виталий Гинзбург рассказал, как его на днях в телецентр вез водитель, оказавшийся при ближайшем рассмотрении бывшим аспирантом одного из химических вузов. Аспиранту платили $100, а водителю платят 500, и он материально удовлетворен. Но как же далеко до морального удовлетворения!
После этого Виталий Гинзбург признался, что, когда еще никто из присутствующих и не родился, он уже учился в школе и с тех пор плохо пишет по-русски и заставляет секретаршу исправлять его ошибки. Это происходит оттого, что Виталий Гинзбург учился в школе всего семь лет. Сейчас в школах учатся гораздо дольше, но и это – палка о двух концах.
– В школах вводится Закон Божий. Он, правда, называется "православная культура". Нет, я не воинствующий безбожник. Я просто атеист. Но нельзя детям преподавать это!
Выражался Виталий Гинзбург между тем, будем говорить прямо, именно как воинствующий безбожник. Остается надеяться, что он просто очень волновался.
После выступления господина Гинзбурга члены совета преобразились. Геннадий Кулибанов из Новосибирска сказал, что псевдошпионские истории отбивают у молодых ученых охоту заниматься наукой. А в конце выступления заявил, что если государство поддержит инновационную деятельность Академии наук, то страна перестанет расходовать огромные деньги на подготовку молодых ученых для других стран.
Тут как черт из табакерки появился молодой ученый Максим Чернодуб. Он сказал, что ему 30 лет и что его личное решение остаться работать на родине продиктовано "только патриотическими причинами".
– Да я просто не хочу учить студентов, которые будут работать в японской компании "Тошиба", – признался он.
Максим рассказал, что стал обладателем гранта президента РФ. По нему ученый получает две тысячи рублей в месяц.
– Рискну показаться неблагодарным, но эту сумму я получал за несколько часов работы в японском университете, – застенчиво посмотрел патриот на президента.
Он не стал скрывать от президента и того факта, что китайское правительство тем временем уже предлагает своим ученым, которые уехали было в США, вернуться домой на те же деньги, что они получали на чужбине.
– Этот факт очень испугал меня, – поежился Максим. – Наш технологический соперник делает очень правильный ход.
Молодого ученого активно поддержал еще один нобелевский лауреат, Жорес Алферов, демонстративно дремавший за столом до тех пор, пока ему не дали слова. Тем самым он, видимо, давал всем понять, что, пока не заговорит он, ничего важного за этим столом произойти не может.
– Наука должна быть нужной, – снисходительно произнес господин Алферов, оглядев участников совета.
Нужной, по его словам, является, впрочем, далеко не вся наука, а только та, которой занимается он сам.
– Важнейшей для нас является полупроводниковая электроника, и не потому, что я получил за это Нобелевскую премию.
Не поговорить о своей Нобелевке Жорес Алферов тоже, конечно, не мог.
– Вы меня хвалили за то, что я отдал значительную часть своей премии в фонд поддержки науки и образования. Я тогда специально примчался в Витебск, на "Славянский базар", чтобы поговорить с вами, чтобы с этих денег не брали налогов. Вы помните?! – с надеждой спросил Жорес Алферов президента.
Господин Путин, как воспитанный человек, кивнул.
– Вы резолюцию поставили! И вот до сих пор с каждого рубля берут 51 копейку. Я сколько раз говорил со своим старым знакомым Алексеем Кудриным (вице-премьер правительства России, министр финансов России. – А.К.). Довод его был такой: "Столько коррупции в этих фондах!" Давайте тогда по специальным спискам фонды освобождать от налогов! "Да мои чиновники, – говорит, – любой фонд внесут в список!" – После короткой эффектной паузы в полной тишине Жорес Алферов продолжил: – Так вот, я приготовил вам, Владимир Владимирович, свой список фондов. Этот список, я считаю, должны формировать лауреаты Нобелевской премии.
Следовало отдать должное Жоресу Алферову. Он щедро поделился с коллегой Гинзбургом половиной этого рынка. Впрочем, он ведь, видимо, хорошо понимает, что ему и оставшегося за глаза хватит.
– Если вы приготовили предложения, давайте мы их рассмотрим, как и тогда, в Витебске, – не разочаровал господина Алферова господин Путин.
Он среагировал и на другие замечания. Особенно его задел за живое вопрос о Законе Божьем.
– У нас государство отделено от религии, а религия от государства. Но мы знаем, в какой стране жили, начиная от научного коммунизма. Такая была государственная идеология. А сейчас какая? Это, кстати, не праздный вопрос.
Президент замолчал, и я уж подумал было, что он не знает, какая у нас сейчас государственная идеология.
– Мы должны продвигать общечеловеческие ценности, – после паузы, впрочем, произнес президент.
Он не договорил, чтобы, видимо, не расстраивать еще одного нобелевского лауреата, что эти ценности изложены в Ветхом Завете в виде заповедей, а сказал только, что предлагает публичное обсуждение этой проблемы.
– Согласен, что президентский грант в две тысячи рублей – пшик, дискредитация самой идеи, – продолжил господин Путин. И тут он сказал, видимо, о самом главном: – А грант для ученых, занятых в оборонной отрасли, должен быть не меньше 20–30 тысяч рублей в месяц.
Учитывая, что у нас над оборонной тематикой до сих пор работает половина ученых страны (если, во всяком случае, судить по подпискам о неразглашении, которые они дают), это затратная идея. Что же заставило президента дать такое обещание? Неужели такое впечатление на него произвели слова молодого ученого Максима Чернодуба о мудром китайском руководстве и Владимир Путин захотел быть максимально похожим на господина Ху Цзиньтао?