Под занавес своей персональной ретроспективы в Турине КЛОД ШАБРОЛЬ дал интервью АНДРЕЮ Ъ-ПЛАХОВУ.
— Недавно по российскому телевидению показали ваш самый первый фильм "Красавчик Серж". Правда ли, что вы сделали его под влиянием Достоевского?
— Вы имеете в виду, что мои герои похожи на Мышкина и как его... Рогожина? Ну да, человек, который болен чахоткой, не работает и вмешивается в жизнь других, выглядит немного по-идиотски — в достоевском смысле слова. Но все не так просто. Спивающийся и брутальный Серж на самом деле имеет более сильную индивидуальность, чем Франсуа. В фильме ставится вечный вопрос: что лучше — заботиться о себе или о других? Такие открытые вопросы можно задавать только в молодости. Сегодня я бы и начинающим режиссерам не посоветовал браться за подобный сюжет.
— "Красавчик Серж" признан фильмом-пионером французской "новой волны". Потом в вас признали режиссера классического кино. Актуально ли сегодня противопоставлять одно другому?
— Произошло то, что произошло: "новая волна" стала классикой, а ее открытия — частью современного кино. Теперь уже редко снимают в студиях, все предпочитают натуру, и французское кино совсем не похоже на то, каким оно было полвека назад. Тогда мы его воспринимали как тухлое и старомодное — "папино кино".
— А сегодня не нужна новая "новая волна"?— Сегодня появляются только имитаторы, только маленькие режиссерские "волны", которые нагоняют один-два человека. Вот Патрис Леконт или Франсуа Озон, которые работают так же много и быстро, как я. Что ж, такова участь режиссера, которого завтра назовут современным Бальзаком,— хотя я лично предпочитаю несравненно меньше страниц исписавшего Стендаля. Однако все это не то, что было, когда мы с Годаром, Трюффо, Ромером и многими другими примкнувшими узнали друг друга, еще будучи кинокритиками, (кстати, это лучшая школа для кинорежиссера) и начали вместе пытаться реформировать кино. Сейчас время индустрии и вместе с тем время индивидуализма.
— Поражает количество свежих незабываемых лиц в фильмах "новой волны" — Жан-Клод Бриали, Жерар Блен, Бернадетт Лафон, Стефан Одран, Мари Лафоре... Актеры и актрисы из ваших ранних фильмов. Куда они подевались? Почему мы не видим вместо них во французском кино других столь же харизматичных молодых лиц — мужских и женских?
— Думаете, что не стало красивых девушек? Вы не правы, это оптическая иллюзия: проблема в том, что их не слишком мало, а слишком много. Кинокамеры не успевают их зафиксировать. Сегодня появились десять красивых девушек, вы не успели их запомнить — завтра на смену пришли десять других. Так работает современный киноконвейер.
— А почему вы почти не снимали суперзвезд? Таких, как Ален Делон, Катрин Денев, Жерар Депардье...
— Насчет Катрин не совсем так: она, будучи очень юной и беременной, играла у меня в новелле "Человек, укравший Эйфелеву башню". Но она сама была тогда еще ребенком, и мы друг друга так получше и не узнали, потому что в фильме "Великолепная декада" ее заменила по техническим причинам Марлен Жобер. Что касается Делона и Депардье... Я люблю Делона, но знаю, что после четырех часов совместной работы кто-то из нас послал бы другого к черту и этот кто-то был бы не я. А Депардье — тот бы просто разбил мне физиономию. У меня были проекты с обоими — и с Аленом, и с Жераром, но мой ангел-хранитель сделал так, что они не состоялись.
— И все же одна звезда у вас снимается постоянно — Изабель Юппер...— Да, но она не была такой знаменитой, когда мы сделали наш первый совместный фильм "Виолетт Нозьер". Она ею стала. Как вы правильно заметили, я не гонюсь за большими именами, а ищу исполнителей, способных воплотить тот или иной характер. Юппер — потрясающая актриса, трезвая и рассудочная, что позволяет ей передавать оттенки полного безумия и мельчайшие детали эмоций. Она понимает меня с полуслова, иногда я еще не понял толком, чего хочу, а она — уже.
— Два ваших пожизненных увлечения — британец Хичкок и немец Фриц Ланг...
— Вы забыли француза Жана Ренуара и еще одного немца — Мурнау. О Хичкоке мы с Эриком Ромером написали книгу еще в молодости. Он заставил нас понять природу кинематографа и глубину британской души. Странным образом англичане не развили этот взгляд и увлеклись социальным кино.
— А что вас сблизило с Лангом и даже заставило сделать мини-ремейк его фильма "М"?
— Интерес к преступлению и чувству вины. Оно было связано с личным опытом этого режиссера, поскольку его обвинили в убийстве жены. В отличие от него, я не использую убийство как катарсис, но как способ поместить героев в ситуацию максимального напряжения. Психиатры утверждают, что преступник сидит в каждом человеке. Меня интересует момент активизации этого потайного файла — что в человеке в этот момент "кликает". В моих фильмах убийцы — всегда невинные люди, а невинные люди — потенциальные преступники.
— Хотя вы отдаете социальное кино на откуп англичанам, вы сами назвали свой фильм "Церемония" последним марксистским фильмом...
— Это правда. К сожалению, я впервые приехал в Россию после распада СССР — с фильмом "Мадам Бовари", который участвовал в конкурсе Московского фестиваля. Когда пала Берлинская стена, а Китай трансформировался, во вселенной не осталось марксистских стран. Люди говорили, что классовая борьба ушла в прошлое, но показательно, что говорили это представители высшего класса. Я же хотел доказать, что идея классовой борьбы не умерла.
— Что, по-вашему, побуждает нас ходить в кино?— Два диаметрально противоположных мотива. Один — отвлечься от своих забот и несчастий, другой — убедиться, что у других людей те же проблемы, что у вас. Зритель — он не всегда осознает, зачем заходит в кинотеатр, и не задумывается об этом — он ведь не задумывается, почему он ест и занимается любовью. Еда и секс — основы человеческого выживания, и все, что направлено против этих основ, должно быть запрещено. Так же и с кино.