выставка живопись
В старинном особняке в Малом Гнездниковском переулке открылась персональная выставка звезды петербургского неоакадемизма 1990-х Беллы Матвеевой, устроенная журналом Biangel. Художница, как и прежде, продолжает воспевать утопающих в золоте обнаженных томных валькирий и женоподобных нарциссов. Но АННЕ Ъ-ТОЛСТОВОЙ показалось, что вечные неоакадемические ценности начали обесцениваться.
Роскошный особняк XIX века, хоть и изрядно руинированный. Местами сохранилась резьба, местами — лепнина. На лестнице наяривают джаз, в залах тренькает арфа и гундосит флейта. Благородно обшарпанные стены завешены большими дорогими коврами. Поверх ковров большие дорогие картины. На картинах парят юноши и девушки — поодиночке и парами, с мечами, щитами, попугаями, павлинами, васильками, обнаженные и холодные, на фоне золота или узоров, напоминающих дизайн конфетных коробок эпохи развитого сталинизма. Среди всех этих красот бродят хорошо одетые люди с бокалами в руках. Журнал Biangel информирует почтеннейшую публику, что художница "смогла преломить эротическую тему и умело сочетать ее с модерном". А бодрый ведущий призывает собравшихся покупать картины, а заодно с ними и ковры. В общем, сцена просто классическая — так обычно в сериалах изображают вернисажи, когда хотят в убийственно карикатурном виде представить культурный досуг светского общества. Однако между просто салоном и салоном Беллы Матвеевы дистанция огромного размера.
Преломлять эротическую тему с модерном она начала в кругу Тимура Новикова. Там она играла салонную художницу и держательницу модного салона — легендарной "гостиной с птичками", где можно было встретить разом новую мариинскую приму и Брайана Ино — с очень подходящим к случаю именем Белла. Разрабатывать и перелицовывать любимый петербургский миф о декадентствующей весталке Зинаиде Гиппиус и салонах Серебряного века — такое амплуа отводилось ей в той театральной труппе, какой была в начале 1990-х тимуровская "Новая академия изящных искусств". Каждому из окружавших мэтра строгих юношей придумывалась своя роль, а для Беллы Матвеевой припасли одну из самых пафосных — единственная жрица красоты, допущенная в этот мужской, стилизующийся под этакую платоновскую академию клуб.
Ей, соответственно, достались в удел лесбийская эротика, андрогины, нарциссы, валькирии, весталки и тому подобные персонажи непростой гендерной судьбы. Адекватный этому китчевый стиль был синтезирован из всего, чем переболела в конце 1980-х эстетствующая богема: из балетных эскизов Льва Бакста и манерного сладострастия венского сецессиона, из нервных контуров Обри Бердслея и натуралистической античности Альма-Тадемы, из нордических героев Лени Рифеншталь и повального вагнерианства. Так что, глядя на очередную матвеевскую обнаженную пару, казалось, что это бакстовы фавны совсем разделись и разлеглись среди золотого мерцания климтовых панно, отобрав у рифеншталевских атлетов копья, а у альма-тадемовских патрициев — леопардовые накидки. Настоящим триумфом Беллы Матвеевой стал поставленный в 1995 году на сцене Эрмитажного театра балет "Леда и Лебедь", к которому она делала картины-декорации, оказавшись едва ли не первым из актуальных художников Петербурга, допущенным в стены Эрмитажа. Но примадонна в труппе должна быть одна, и с появлением в тимуровском кругу юной, энергичной и новомедийной Ольги Тобрелутс Белла Матвеева как-то незаметно отошла на второй план.
Нынешняя персоналка случилась после долгого перерыва. Более того, это нечто вроде ретроспективы. Во всяком случае, хотя бы одной работой представлены почти все основные циклы, есть даже редкое видео самого начала 1990-х, где голые неоакадемики мажут друг друга серебрянкой, изображают бордель belle epoque и творят другие художественные безобразия. Словом, вышла панорама творчества в его развитии. Правда, нельзя сказать, что что-то изменилось внутри самой Беллы Матвеевой: тема, образы, манера — те же. Ну разве что на шлемах воинов Валгаллы изредка появляются арабские надписи — то ли в порядке реакции на современную политическую обстановку, то ли как ответ духовно близкой москвичке Айдан Салаховой.
Все изменилось снаружи. Основатель неоакадемизма умер, "Новая академия" фактически распалась, и только самые одаренные артисты тимуровской труппы вроде Владислава Мамышева-Монро до сих пор ходят в любимцах публики. И хотя вся выставка была стилизована под типичную неоакадемическую арт-вечеринку в каком-нибудь полуразрушенном петербургском дворце, каковые во множестве устраивались в 1990-е, и хотя внешне было все то же самое — резьба, лепнина, арфа, ковры, картины, не хватало главного — той творческой силы, что каким-то непостижимым образом превращала модную тусовку в художественное сообщество. Эта сила, которую неоакадемики вслед за классиками немецкого искусствознания звали художественной волей, осталась в 1990-х. Без нее дистанция между просто салоном и игрой в салон стремительно сокращается.