фестиваль балет
В Светлановском зале Московского международного дома музыки в рамках музыкального фестиваля "Владимир Спиваков приглашает...", проходящего при поддержке Fedcom media и Access Industries, состоялся балетный вечер. Петербургским и московским звездам аккомпанировал сам приглашающий маэстро во главе Национального филармонического оркестра России. На этом приятном во всех отношениях концерте присутствовала ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА.
Программа была составлена чрезвычайно изящно: никаких вульгарных Минкусов и Пуни, композиторы — сплошь первого ряда: Чайковский, Прокофьев, Стравинский, Сен-Санс. Хореографы — только изысканные, от импрессиониста Касьяна Голейзовского до неоклассика Джорджа Баланчина. Артисты — избранные драгоценности Большого и Мариинского во главе с "бриллиантом" — Ульяной Лопаткиной.
Кумир московской публики Николай Цискаридзе порадовал отличной формой, красивой стрижкой и отсутствием повязки на травмированном колене. Его Нарцисс (постановка Касьяна Голейзовского) ураганом выскочил на сцену, и даже помарки (пара подскоков на опорной ноге) не смазали эффект вихревых вращений, тем более что финальный большой пируэт удался без осечки. Впечатляющим получилось и грациозное угасание Нарцисса, способное посоперничать с умиранием любого Лебедя. Однако возмужавшему народному артисту и лауреату Госпремии стоило бы пересмотреть концепцию средней, идиллической части номера, подготовленного им в пору безмятежной юности. Пожалуй, имеет смысл отказаться от закладывания пальчика в рот и настойчивого заигрывания с воображаемыми птичками.
Более уныло выглядел одноактный балет Стравинского "Аполлон Мусагет", поставленный Джорджем Баланчиным в 1928 году для дягилевской труппы и благоговейно исполненный солистами Мариинского театра. Петербургский Аполлон — Игорь Зеленский — считается главным в России специалистом по баланчинскому наследию, ибо целых пять лет прослужил премьером в NY-City Ballet. Однако едва ли легкая косолапость является фирменным отличием бывшей баланчинской труппы: торчащие в завернутых арабесках пятки и зигзагообразные пятые позиции все-таки следует признать личной находкой солиста. Брутальная однозначность его Аполлона больше подошла бы солдатскому покровителю Аресу, чем изысканному водителю муз: очаровательные вольности, включенные в эту партию 24-летним Баланчиным (вроде оттопыренного зада или пируэтиков на присогнутых коленях), в исполнении сосредоточенного господина Зеленского приобрели несколько неуместную комичность. Из трех его муз лишь одна чувствовала себя не в кабинете сурового начальника, а на зеленой лужайке олимпийских кущ — Каллиопа в исполнении не по-ноябрьски загорелой, гибкой и музыкальной Яны Селиной резвилась так, будто танцевала не Шедевр Неоклассицизма, а свежепоставленную и весьма занятную вещицу.
Королевой вечера стала, бесспорно, Ульяна Лопаткина. Начала она номером "Павлова и Чекетти", который живой классик Джон Ноймайер, восхищенный ее талантом, преподнес в дар юной выпускнице Вагановского училища. Роль итальянского ворчуна, поставившего на ноги чуть ли не всех звезд Императорского балета, танцовщик Виктор Баранов исполнил со смирением статиста. На месте этого "Чекетти" я все же поработала бы с этой "Павловой" — к примеру, над мелким дрожанием battemets battus, засбоившим на пятом ударе ее носка об пятку. Но даже настоящий Чекетти не нашел бы огрехов в адажио из баланчинских "Бриллиантов", исполненном госпожой Лопаткиной в сопровождении господина Зеленского. Главная русская балерина идеально исполнила этот великолепный дайджест из русской классики, насытив его мотивами всех известных ролей: и трепетом Одетты, и своенравием Одиллии, и царственностью Раймонды, и даже беспомощностью раненой Авроры. Она не ходила, а ступала, не поднимала ногу, а разворачивала ее в пространстве, не смотрела, а взирала, не вращалась, а позволяла рассмотреть себя со всех сторон.
Венчал концерт "Умирающий лебедь". В трактовке Ульяны Лопаткиной умирал он изысканно симметрично: бессильно падало одно крыло, затем второе; дрожь угасания проходила по одному плечу и такая же по другому; залом рук с прогибом корпуса чередовался с наклоном и складыванием рук перед собой. Успокоительная мерность плавных движений чрезвычайно уместно разбивалась нервическими всплесками. Смерть этого Лебедя была возвышенным переходом в мир иной, таким же торжественным, но строгим, каким некогда было избрание в члены Политбюро ЦК, а нынче — в Общественную палату.
Главная площадка ММДМ — с ее впивающейся в партер полукруглой авансценой и сужением у задника-органа, двумя узкими дверями вместо гостеприимно распахнутых кулис и публикой, сидящей разве что не на затылке у танцующих — для балета приспособлена плохо. Однако опытные артисты с честью справились с этими неудобствами, равно как и с художественно исполненной балетной музыкой. В сущности, высаженный в партер оркестр лишь однажды доставил видимые неприятности — когда в сцене из прокофьевского балета "Ромео и Джульетта" господин Спиваков вдруг добавил эпической экзальтации как раз во время прыжков Ромео (Андриана Фадеева) и артисту пришлось притормаживать прямо по ходу полета. Но зато как танцевал сам маэстро! Руки его пели, ноги меняли позиции — от широкой четвертой до строгой первой, корпус то стенал, то игриво подрагивал. Даже на сцене жизнь временами протекала скучнее.