Соперничая с Голливудом на его же поле, французские продюсеры ввели в бой драгоценное национальное достояние: вымершую в 1960-х годах, но в трудный час возродившуюся традицию "плаща и шпаги" и бульварных романов начала ХХ века. Отбить кассу у голливудских копов и пиратов Карибского моря небезуспешно пытаются французские Фандорины: Видок, Арсен Люпен и журналист Жозеф Рулетабий, придуманный Гастоном Леру, автором "Призрака оперы". Воскресил его на экране Брюно Подалидес, снявший четвертую за сто лет экранизацию самого известного романа Леру "Тайна желтой комнаты" (Le Mystere de la chamber jaune, 2002, **). Подалидес прославился молодежной комедией "Версаль, левый берег" (Versaille, rive gauche, 1998), современным водевилем о свидании тет-а-тет, превратившемся в хаотическую вечеринку, с которой танцевать девушку увел вовсе не тот, кто ее ужинал. Очевидно, Подалидеса уже тогда искушала бульварная поэтика. "Тайну" он снял с явным удовольствие, которое не всегда дано разделить зрителям. Изображение умеренно стилизовано под журнальные иллюстрации начала века. О том, что имя Рулетабий восходит к рулетке, периодически напоминают кадры с катящимся шариком. Иногда этот шарик торжественно транспортирует по зеленому лугу игрушечный паровозик. Но Подалидес исходит из ложной предпосылки, что любые приметы стародавнего быта смешны сами по себе. Что его брату и постоянному актеру Дени Подалидесу достаточно не снимать клетчатую кепку, не менять настороженно-многозначительного выражения лица и не моргать, чтобы наметить ироническую дистанцию от бульварного образа "великого сыщика". В запертой изнутри желтой комнате загородного дома подверглась нападению дочь гениального чудака, изобретателя солнечного двигателя профессора Стенджерсона. С его изобретением, кстати, связан один из самых симпатичных гэгов фильма: как только солнце скрывается за тучкой, чудо-автомобиль замирает на месте и его приходится коллективными усилиями толкать. Когда дверь желтой комнаты выломали, преступника, оставившего на стене кровавый отпечаток ладони, и след простыл, а девушка ничего толком рассказать не смогла. Сюжет романа сбивчив, невразумителен, разгадка притянута за уши. Но вместо того чтобы сгустить эту прелестную нелепость, Подалидес честно следует канве романа. Впрочем, примитивный и безотказный гэг с падением огромных напольных часов, в которых спрятался, выслеживая убийцу, Сенклер, верный адъютант Рулетабия, частично компенсирует разлитую по фильму скуку. Почти сюрреалистическое измерение на время придает ему явление убийцы в маске сварщика, неуместной в условном мире сельских буржуа. И опять Подалидесу не хватает духу превратить фильм в балаган. Самому режиссеру опыт показался удачным: он только что снял "Духи дамы в черном" (Le Parfum de la dame en noir, 2005), еще одну, также четвертую за сто лет, экранизацию еще одного романа о Рулетабие. "Натянутая тетива" (Hwal, 2005, ****) известнейшего южнокорейского режиссера Ким Ки-дука — один из самых красивых фильмов, снятых в мире за последние годы. Но эта красота, что бывает нечасто, никогда не мутирует в скуку, как это приключилось с созерцательным, буддистским опытом Кима "Весна, лето, осень, зима... и снова весна" (2003). Сновидческая красота обволакивает, смягчает, возвышает до уровня притчи все привычные мотивы кинематографа Кима. Он снова снимает изгоев, которых окружающие принимают за глухонемых: старика и 16-летнюю девушку, живущих на кораблике и зарабатывающих тем, что вывозят в море рыбаков. Старик еще умеет гадать, но весьма своеобразно: он стреляет из лука в Будду, намалеванного на борту корабля, в то время как девушка беззаботно покачивается у борта на качелях, невозмутимо избегая стрел. Лук герои периодически обращают и против молодых рыбаков: кто-то из них пытается изнасиловать девушку, кто-то трепетно ухаживает, но старик всегда на страже. Он нашел девочку 10 лет назад и готовит себе в жены, считая в настенном календаре дни, оставшиеся до свадьбы, накапливая в шкафчике парчовые, сказочные свадебные наряды. А порой, забравшись на мачту, играет на том же луке тягучие пронзительные мелодии. Юность и старость, большой мир и отшельничество, созревание женщины — всем этим затрепанным категориям Ким дарит свежую плоть. Редкие жестокие сцены, например попытку изуверского самоубийства, которую совершает покинутый старик, Ким снимает как эпизоды сказочного сна или завораживающие ритуалы, без всякой физиологии. Он больше не экстремист, не поэт жестокости, хотя и это тоже, — он интегрировал жестокость в буддистскую гармонию мира. И добился в финале того, чего не умеет добиться почти никто из современных режиссеров: катарсиса, но не бурного и кровавого, а примиряющего всех и вся, включая жизнь со смертью.
ВИДЕО С МИХАИЛОМ ТРОФИМЕНКОВЫМ
Соперничая с Голливудом на его же поле, французские продюсеры ввели в бой драгоценное национальное достояние: вымершую в 1960-х годах, но в трудный час возродившуюся традицию "плаща и шпаги" и бульварных романов начала ХХ века. Отбить кассу у голливудских копов и пиратов Карибского моря небезуспешно пытаются французские Фандорины: Видок, Арсен Люпен и журналист Жозеф Рулетабий, придуманный Гастоном Леру, автором "Призрака оперы". Воскресил его на экране Брюно Подалидес, снявший четвертую за сто лет экранизацию самого известного романа Леру "Тайна желтой комнаты" (Le Mystere de la chamber jaune, 2002, **). Подалидес прославился молодежной комедией "Версаль, левый берег" (Versaille, rive gauche, 1998), современным водевилем о свидании тет-а-тет, превратившемся в хаотическую вечеринку, с которой танцевать девушку увел вовсе не тот, кто ее ужинал. Очевидно, Подалидеса уже тогда искушала бульварная поэтика. "Тайну" он снял с явным удовольствие, которое не всегда дано разделить зрителям. Изображение умеренно стилизовано под журнальные иллюстрации начала века. О том, что имя Рулетабий восходит к рулетке, периодически напоминают кадры с катящимся шариком. Иногда этот шарик торжественно транспортирует по зеленому лугу игрушечный паровозик. Но Подалидес исходит из ложной предпосылки, что любые приметы стародавнего быта смешны сами по себе. Что его брату и постоянному актеру Дени Подалидесу достаточно не снимать клетчатую кепку, не менять настороженно-многозначительного выражения лица и не моргать, чтобы наметить ироническую дистанцию от бульварного образа "великого сыщика". В запертой изнутри желтой комнате загородного дома подверглась нападению дочь гениального чудака, изобретателя солнечного двигателя профессора Стенджерсона. С его изобретением, кстати, связан один из самых симпатичных гэгов фильма: как только солнце скрывается за тучкой, чудо-автомобиль замирает на месте и его приходится коллективными усилиями толкать. Когда дверь желтой комнаты выломали, преступника, оставившего на стене кровавый отпечаток ладони, и след простыл, а девушка ничего толком рассказать не смогла. Сюжет романа сбивчив, невразумителен, разгадка притянута за уши. Но вместо того чтобы сгустить эту прелестную нелепость, Подалидес честно следует канве романа. Впрочем, примитивный и безотказный гэг с падением огромных напольных часов, в которых спрятался, выслеживая убийцу, Сенклер, верный адъютант Рулетабия, частично компенсирует разлитую по фильму скуку. Почти сюрреалистическое измерение на время придает ему явление убийцы в маске сварщика, неуместной в условном мире сельских буржуа. И опять Подалидесу не хватает духу превратить фильм в балаган. Самому режиссеру опыт показался удачным: он только что снял "Духи дамы в черном" (Le Parfum de la dame en noir, 2005), еще одну, также четвертую за сто лет, экранизацию еще одного романа о Рулетабие. "Натянутая тетива" (Hwal, 2005, ****) известнейшего южнокорейского режиссера Ким Ки-дука — один из самых красивых фильмов, снятых в мире за последние годы. Но эта красота, что бывает нечасто, никогда не мутирует в скуку, как это приключилось с созерцательным, буддистским опытом Кима "Весна, лето, осень, зима... и снова весна" (2003). Сновидческая красота обволакивает, смягчает, возвышает до уровня притчи все привычные мотивы кинематографа Кима. Он снова снимает изгоев, которых окружающие принимают за глухонемых: старика и 16-летнюю девушку, живущих на кораблике и зарабатывающих тем, что вывозят в море рыбаков. Старик еще умеет гадать, но весьма своеобразно: он стреляет из лука в Будду, намалеванного на борту корабля, в то время как девушка беззаботно покачивается у борта на качелях, невозмутимо избегая стрел. Лук герои периодически обращают и против молодых рыбаков: кто-то из них пытается изнасиловать девушку, кто-то трепетно ухаживает, но старик всегда на страже. Он нашел девочку 10 лет назад и готовит себе в жены, считая в настенном календаре дни, оставшиеся до свадьбы, накапливая в шкафчике парчовые, сказочные свадебные наряды. А порой, забравшись на мачту, играет на том же луке тягучие пронзительные мелодии. Юность и старость, большой мир и отшельничество, созревание женщины — всем этим затрепанным категориям Ким дарит свежую плоть. Редкие жестокие сцены, например попытку изуверского самоубийства, которую совершает покинутый старик, Ким снимает как эпизоды сказочного сна или завораживающие ритуалы, без всякой физиологии. Он больше не экстремист, не поэт жестокости, хотя и это тоже, — он интегрировал жестокость в буддистскую гармонию мира. И добился в финале того, чего не умеет добиться почти никто из современных режиссеров: катарсиса, но не бурного и кровавого, а примиряющего всех и вся, включая жизнь со смертью.