«Действовал по примеру норманнов»
Чем славились российские викинги екатерининских времен
250 лет назад, 5 сентября 1773 года, завершилась криминальная карьера богатого помещика, отставного капитана А. П. Нармоцкого, создавшего организованную преступную группу из своих крепостных; причем в обнародованном приговоре, чтобы не соблазнять других любителей чужой собственности, не упомянули основной и самый доходный вид противозаконной деятельности этого дворянина, утверждавшего, что он — потомок герцога Нормандского Ролло.
«Нармацкой отдал приказ по селу, чтобы не пропускать ни одного парусного и гребного судна с товарами летом, ни одного обоза зимою»
«Нармацкой отдал приказ по селу, чтобы не пропускать ни одного парусного и гребного судна с товарами летом, ни одного обоза зимою»
«Проявления эстетической разнузданности»
Вести роскошный образ жизни не просто обязывало, а настоятельно требовало от капитана А. П. Нармоцкого особенное положение его семьи в российском обществе. Нармоцкие, они же Нармацкие и Нормантские, были выходцами из Великого княжества Литовского, и первые упоминания о них на русской службе появились в официальных актах и грамотах во второй половине XVI века. Одна из версий их происхождения гласила, что эти то ли литовские, то ли польские шляхтичи были взяты в плен в ходе одной из русско-литовских войн и остались на Руси. Согласно другой, Нармоцкие когда-то, спасаясь от гнева российских властителей, бежали в Литву и вернулись из долгой эмиграции.
Как бы то ни было, после возвращения их ждала судьба всей прочей «литвы». Коренная российская знать — «родословные люди», из поколения в поколение занимавшие высшие государственные посты, жестко и бескомпромиссно отстаивали свое господствующее положение, так что «пришлым» и их потомкам отдавались лишь второстепенные должности в Москве и чуть более значимые в провинции и войске. Но, как известно, даже не самый высокий чин на госслужбе может приносить его обладателю немалые выгоды.
К концу XVII века Нармоцкие угнездились в Казани и ее окрестностях, так что при проходившей в этих местах раздаче царским служилым людям «диких», не имевших собственника земель они оказались в первых рядах и получили на берегах Камы вотчины значительных размеров. Причем выбрали земли с черноземом и лесами. Загвоздка заключалась в том, что для превращения обширных угодий в источник крупного дохода требовались те, кто будет на них работать.
И служба в местных властных органах помогла Нармоцким решить эту задачу.
Они стали привечать разный праздношатающийся люд вплоть до беглых преступников, а затем, используя служебные возможности, закрепощали их, делая своей собственностью.
Управлять подобным контингентом было непросто, да и работали эти крепостные на земле без особого усердия. Но, мало-помалу, к середине XVIII века Нармоцкие имели уже больше тысячи крестьянских душ и, по оценкам историков, входили во вторую сотню самых богатых семей Российской Империи. Беда для них заключалась в том, что «родословные люди» так и не признали их ровней.
В ход пошли генеалогические аргументы, и на основании сходства одного из вариантов их фамилии — Нормантские — с норманнами появилась версия происхождения, о которой профессор Императорского Казанского университета статский советник Д. А. Корсаков писал:
«По этому преданию, родоначальником Нармацких был норманнский витязь, "муж честен" Шелб, выехавший из Италии в Россию в XIII в., на службу к великому князю Александру Невскому».
Но, хотя Александр Невский после начала первого похода хана Батыя на Русь действительно призывал на помощь рыцарей-христиан из Европы, сам факт существования норманна Шелба абсолютно ничем не подтверждался.
В российской дворянской среде подобных историй «аристократизации» фамилий было более чем достаточно. Но «родословные люди» смотрели на подобные ухищрения тех, кто пытался с ними сравняться, со снисходительной брезгливостью. И это, судя по всему, очень сильно задевало капитана А. П. Нармоцкого.
И вместо того, чтобы смириться со своим положением члена богатой, но не слишком знатной дворянской семьи, он решил поднять ставки в игре в аристократа. Он заявил, что его род восходит к первому герцогу Нормандии Ролло и начал вести себя как родственник герцогов и королей. Получив после смерти отца обширные земли, он в 1755 году (в разных источниках называются разные даты этого события) вышел в отставку, поселился в своем поместье Шуран на берегу Камы и начал изумлять соседей-помещиков своими причудами богача. Историк и археолог, один из учредителей Общества археологии, истории и этнографии при Императорском Казанском университете П. А. Пономарев писал:
«Облюбовав Шуран, Нармацкой устроил здесь обширный кирпичный завод и на вершине обрывистой известковой скалы, сажен на 10 возвышающейся над рекою, воздвиг себе "замок".
Место выбрано было удачно. Из окон верхнего этажа Шуранского дома открывается обширная панорама».
В те годы барский дом, как отмечал П. А. Пономарев, действительно напоминал средневековый замок:
«С боков его выступали высокие башни; над средней частью высился купол; толстые стены прорезаны были узкими окнами с массивными железными решетками; пространные с тяжелыми сводами комнаты смотрелись мрачно; в нижнем этаже находилась тесная и совершенно лишенная света тюрьма с рогатками и железными цепями; из подвала на Каму был проведен подземный ход».
Сходство с готическим замком усиливала окружавшая дом каменная стена.
Обосновавшись, А. П. Нармоцкий зажил на широкую ногу.
Правда, по словам профессора Д. А. Корсакова, его самодурство не достигало уровня, привычного современникам-аристократам:
«То не были проявления эстетической разнузданности старинных московских бар XVIII в., державших в своих имениях крепостные гаремы, которые вместе с тем составляли труппы доморощенных актрис и хоры певчих».
А. П. Нармоцкий предпочитал многолюдные пиры, на которые приглашал знать из ближних и дальних мест. Ведь сидя во главе стола, он мог ощущать себя почти настоящим герцогом. Однако широкое и расточительное гостеприимство не раз приводило к разорению людей куда более состоятельных, чем отставной капитан. Так что нужно было срочно найти источник дополнительных доходов. И к выбору вполне незаконного способа добычи денег А. П. Нармоцкого подталкивало не только «норманнское происхождение», но и расположение его замка.
«Нармацкой прославился просто грабежом и разбоем, промыслами весьма популярными и выгодными в то время в среднем и нижнем Поволжье»
«Нармацкой прославился просто грабежом и разбоем, промыслами весьма популярными и выгодными в то время в среднем и нижнем Поволжье»
«Просто-напросто разгонял подьячих»
Нападение на плывущие по крупнейшим рекам страны торговые суда веками оставалось своего рода отхожим промыслом прибрежных жителей. Причем без различия чинов и званий — от беглых преступников до дворян-помещиков.
«Вооруженные разбойничьи суда,— писал князь П. В. Долгоруков,— двигались беспрестанно по большим рекам. При встрече с торговым или иным судном, разбойники, с криком "Сарынь на кичку!", преграждали ему путь. При этом грозном крике, все на остановленном судне бросались наземь и лежали ничком, пока шел грабеж. Того, кто осмеливался поднять голову, убивали немедленно».
Пиратский промысел был особенно распространен на Волге, а лучшим местом для выслеживания добычи считались Жигулевские горы, откуда открывался вид на реку на многие версты. Аналогичное положение на Каме занимал замок А. П. Нармоцкого. Поэтому, как говорилось в первой краткой его биографии, он «действовал по примеру норманнов, только не по Балтийскому морю, а по Каме».
Долго искать подельников среди своих крепостных, как считал Д. А. Корсаков, ему не пришлось:
«Шуран издавна был населен беглыми и всякими подозрительными людьми, а Андрей Петрович Нармацкой еще увеличивал этот элемент в своей резиденции, привлекая в нее всякий темный сброд разными льготами».
На первых порах, как писал профессор, дело ограничивалось поборами с проезжающих:
«Нармацкой отдал приказ по селу, чтобы не пропускать ни одного парусного и гребного судна с товарами летом, ни одного обоза зимою, без принудительного взимания платы за проезд в пользу шуранского помещика. Из окон своего дома он лично наблюдал за аккуратным взысканием этого произвольного налога, который взимался и деньгами, и натурой».
Но аппетит приходит во время еды, и от поборов А. П. Нармоцкий перешел к грабежам:
«Из своей дворни,— повествовал тот же историк,— Нармацкой образовал отряд вооруженных людей, попросту шайку грабителей, отнимавших деньги и товары насильно у тех судовщиков и обозников, которые отказывались отдавать то и другое добровольно; при этом иной раз дело не обходилось без взаимных драк и даже убийств».
При этом достаточно долго никто не догадывался о том, кто возглавляет и направляет разбойников.
Ведь отставной капитан не только не участвовал в ограблениях, но и лихо создавал себе алиби:
«Отважность Нармацкого,— писал историк П. А. Пономарев,— доходила до того, что иногда, в то самое время, как в залах его "замка" беспечно пировала знать, собравшаяся со всей казанской "округи", в подвалах дома шла хлопотливая деятельность: тихо, подземным ходом, выбиралась на Каму ватага "добрых молодцев" и, спустив лодки, под мраком ночи, выезжала на промысел».
Однако бесконечно хранить в тайне неафишируемую часть жизни шуранского викинга оказалось невозможным. На участившиеся жалобы со стороны владельцев грузов, судов и обозов местная власть не обращала особого внимания. Но от соседей-помещиков стали бежать в Шуран крепостные, соблазненные слухами о привольной и богатой жизни тамошних дворовых, которые в качестве оплаты за разбойный труд получали от барина часть добычи. И всех этих «добровольцев» А. П. Нармоцкий принимал, скрывал в своем поместье и включал в пиратскую ватагу.
Лишившиеся собственности владельцы крепостных душ, выяснив, что к чему, начали жаловаться на отставного капитана, и не отмахиваться от их обращений местные власти уже не могли. Но камский викинг, как отмечал П. А. Пономарев, нашел способ противодействия:
«Местная администрация, хотя и ведала кое-что, но не смела и пикнуть, так как обстоятельно знала, что Нармацкий с "мелкой сошкой" не церемонится и беспощадно "дерет" у себя на конюшне».
Поркой чиновников Лаишевской воеводской канцелярии у себя в поместье А. П. Нармоцкий не ограничивался:
«Андрей Петрович,— констатировал профессор Д. А. Корсаков,— производил периодические набеги, "конно" и "оружно", на сие присутственное место и просто-напросто разгонял подьячих и сжигал компрометирующие его бумаги».
Не достигали цели и жалобы, которые пострадавшие отправляли в Казань и Санкт-Петербург. В губернском центре у шуранского помещика были друзья и приятели, частенько пировавшие у него и желавшие и впредь пользоваться его гостеприимством. Но, главное, у А. П. Нармоцкого, благодаря его хлебосольству, появилась «крыша» в столице, о которой можно было только мечтать. Его ближайшим другом стал человек, владевший имениями по соседству с ним,— камердинер императрицы Екатерины II А. И. Сахаров. А о влиятельности этого комнатного слуги «в ранге полковника» можно судить хотя бы по тому, что ему всячески старались угодить знатнейшие вельможи и богачи империи.
От безнаказанности А. П. Нармоцкий утратил всякое чувство меры и начал захватывать чужое имущество еще и с помощью подделки самых разнообразных документов — от духовных завещаний до записей о собственности на земли в делах Вотчинной канцелярии. Так что потом его обвиняли в изготовлении:
«1. Подложной духовной от имени умершей помещицы Спичинской; 2. от имени Петра Тютчева на крестьян крепости; 3. от имени безумного отставного драгуна, а его Нармоцкого шурина, Александра Доможирова духовной; 4. в краже чрез людей своих из Вотчинной канцелярии писцовой книги и приписки во оной к деревням своим фальшивых дач, також в чищении и переправках по той же Коллегии в отказных книгах и делах».
На этом фоне подача ложных челобитных управляющим А. П. Нармоцкого — поручиком Пестеревым выглядела просто мелочью.
А история с закрепощением понравившейся шуранскому барину москвички — лихим трюком. От ее имени было подано прошение, что «желала оная быть у него в вечном услужении». А когда в Московской губернской канцелярии усомнились в стремлении вольной женщины отдать себя в кабалу и вызвали просительницу для допроса, А. П. Нармоцкий отправил туда вместо нее свою проинструктированную крепостную.
Стремление остановить его крепло все сильнее, и в Казанской губернской канцелярии началось рассмотрение «от ближнего его Нармоцкого свойственника и крестного отца, Гвардии Капитана Старосельского челобитной, которою прописывая о разных его Нармоцкого плутовствах, отрешал его от наследства своего». Но челобитная из канцелярии исчезла. А в биографиях А. П. Нармоцкого говорилось, что некоего близкого родственника шуранского барина по его приказу «запарили» в бане до смерти.
Потом долго гадали: это ли событие стало причиной падения главы камских викингов или какое-то иное. Начало расследования его преступлений связывали и с тем, что он укрывал своих арестованных за убийства и бежавших из-под стражи крепостных. А в Шуране потом рассказывали, что жалобу на него императрице подала родная сестра, которую он изнасиловал. Однако гораздо ближе к истине была версия о том, что, увлекшись подделками, А. П. Нармоцкий взялся и за ассигнации. А фальшивомонетчество всегда и везде считалось особо опасным государственным преступлением.
Но следствие даже по столь серьезным делам далеко не всегда заканчивалось вынесением приговора. Особенно если обвиняемый имел достаточно денег и влиятельных друзей.
«О прочих же его Нармоцкого преступлениях за излишнее почитается распространять»
«О прочих же его Нармоцкого преступлениях за излишнее почитается распространять»
«Дело как скоро возможно кончить»
Следствие по делу отставного капитана началось в 1771 году, после того как императрица ознакомилась с доносом двух его дворовых. Но, как и следовало ожидать, продвигалось оно очень и очень неспешно даже с учетом того, что речь шла о преступлениях, совершавшихся на протяжении полутора десятков лет. И 31 июля 1772 года Екатерина II писала главнокомандующему в Москве генерал-аншефу князю М. Н. Волконскому:
«В прошлом году в Мае месяце повелела я сенату 6-му департаменту по доносу дворовых людей Никиты Деревягина и Ивана Дружинина на капитана Андрея Нармацкого дело как скоро возможно кончить. Ныне Деревягин и Дружинин жалуются мне 1-е, что оное поднесь продолжается; 2-е, что после доносу их от Нармацкого челобитные на них приняты, и по оным отосланы они в розыскную экспедицию; 3-е, кормовых денег им не производят; 4-е, Нармацкой, за взятою уже с него подпискою, чтоб до решения дела из Москвы не выезжал, отлучился».
Удивительным было даже не то, что А. П. Нармоцкий обвинил своих обвинителей и они сами оказались подследственными, и даже не то, что он проигнорировал подписку о невыезде того времени. Это выглядело вполне логично, учитывая наличие у него покровителя. Куда примечательнее стало другое. По всей видимости, благодаря все тому же камердинеру «в ранге полковника» императрица сомневалась в виновности шуранского барина и требовала от князя М. Н. Волконского:
«Вам сим поручаем дело сие как наискорее довести до окончания, надеясь на вас, что вы доставите или обиженному несправедливым доносом, или притесненным скорое правосудие».
Князь выполнил монаршее приказание, и ввиду тяжести открывшихся преступлений А. П. Нармоцкий оказался за решеткой, однако упорно продолжал признавать себя невиновным. После получения доклада о ходе расследования императрица 14 декабря 1772 года писала московскому главнокомандующему:
«Прикажите, чтоб член один юстиц-коллегии с секретарем пошли в тюрьмы к Нармацкому и прочли бы ему сентенции юстиц-коллегии об нем, и чтоб ему притом сказано было, что он теперь сам видит, в каком положении его дело, чтобы он чистым признанием открыл бы себе двери милосердия, которое место иметь не может по причине его нераскаяния и окаменелости и чтоб записали того, что он ответствовать будет. Естьли (так в тексте.— "История") признаваться будет винным, то велите, чтоб он руку приложил и пришлите ко мне».
Но глава камских викингов пытался выкрутиться и избежать грядущего наказания, а потому ни в чем не признавался. Однако попытки его милостивцев повлиять на решение императрицы, судя по всему, вызвали совсем не ту реакцию, на которую рассчитывал А. П. Нармоцкий. 27 июля 1773 года Екатерина II упомянула о нем в письме князю М. Н. Волконскому:
«Я собираюсь добраться, кого Нармацкой подкупить старался, но ничто ему не поможет».
К несчастью для шуранского барина, его главный покровитель — А. И. Сахаров в этот момент впал в немилость. Мало того, что он якобы в долг купил у богатейшего горнозаводчика П. А. Демидова поместье, стоившее 145 тыс. руб., но и будучи в гостях в Москве у этого известного всей империи «проказника» и, видимо, подыгрывая ему, «оскорбил действием» должностное лицо — секретаря Юстиц-коллегии. И эта выходка ее комнатного слуги крайне возмутила самодержицу. Так что камердинер императрицы в этот момент больше заботился о собственной судьбе.
В итоге Екатерина II в августе 1773 года утвердила одобренный Сенатом доклад Юстиц-коллегии, ставший для А. П. Нармоцкого приговором. В нем перечислялись некоторые факты его мошенничеств и подделок и далее говорилось:
«О прочих же его Нармоцкого преступлениях, изъявляющих разновидное душевредство и ябеду, за излишнее почитается распространять».
В докладе предлагалось по совокупности преступлений приговорить А. П. Нармоцкого к смертной казни. Но императрица написала на докладе:
«Лишить Нармоцкого чинов и дворянства, сослать в ссылку в Сибирь».
14 августа 1773 года это повеление Екатерины II было исполнено, и лишенного чинов и званий А. П. Нармоцкого отправили в Тобольск. Наказаны были и те, кто помогал ему в мошеннических проделках. Одного из чиновников сослали в Сибирь, еще одного вместе с тремя шуранскими дворовыми сдали в солдаты.
Но в обнародованном 5 сентября 1773 года для всеобщего сведения указе Сената не было ни слова о разбоях камского викинга и его ватаги. И в этом не было ничего удивительного. С одной стороны, верховная власть не хотела, чтобы у любителей чужого имущества возникло желание повторить подобные деяния и прославиться. А с другой — никто не желал показать в столь неприглядном виде представителя благородного сословия империи — дворянства.
Но в ссылке, как писал профессор Д. А. Корсаков, А. П. Нармоцкий пробыл недолго:
«Нармацкой умер трагическою смертью.
Существует предание, что он был утоплен в Иртыше по приказанию всесильного в то время сибирского губернатора и человека очень крутого Ден. Ив. Чичерина. Причиной такой самовольной расправы сибирского самоуправца над казанским был донос последнего на первого, перехваченный Чичериным».
А П. А. Пономарев записал в Шуране передававшийся из поколения в поколение рассказ дворового человека, прислуживавшего барину в Тобольске и вернувшегося домой после его смерти, о том, как происходила эта казнь:
«Привязали его к бревну, да с крутой горы прямо в реку и скатили».