«Никакими соображениями целесообразности объяснить это невозможно»

55 лет назад, 25 августа 1968 года, через четыре дня после того, как Советский Союз ввел войска в Прагу, восемь человек — Константин Бабицкий, Татьяна Баева, Лариса Богораз, Наталья Горбаневская, Вадим Делоне, Владимир Дремлюга, Павел Литвинов и Виктор Файнберг — вышли на Красную площадь и развернули плакаты в поддержку независимости Чехословакии. Все они были задержаны, получили сроки или отправлены на принудительное лечение. Эта акция стала самым известным и значимым протестом в истории советского диссидентского движения, но не единственным — сотни людей в СССР, рискуя свободой, выходили на пикеты, печатали и распространяли запрещенную литературу, помогали политзаключенным и их семьям. Перечитали интервью и воспоминания диссидентов, чтобы понять, что заставляло их сопротивляться режиму.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

1
Мы же не думали, что из ворот Кремля выйдет Брежнев, обнимет нас, расплачется и скажет: «Ой, спасибо вам, а я-то, дурак, не понимал, что делаю!» Мы вышли ради себя. Мы совсем не думали, что мы чья-то совесть. У каждого работала собственная, и эта совесть хотела быть чистой, вот мы и вышли.

Наталья Горбаневская

2
Демонстрация 25 августа — явление не политической борьбы... а явление борьбы нравственной... Исходите из того, что правда нужна ради правды, а не для чего-либо еще; что достоинство человека не позволяет ему мириться со злом, если даже он бессилен это зло предотвратить.

Анатолий Якобсон

3
Не было никаких определенных задач. Не было задачи — через десять лет построить то-то и то-то. Была каждодневная жизнь, без рисовки и без позы. Но только с сохранением своих нравственных обязательств, устоев. <...> Не было желания увидеть зарю свободы, вот этого у нас точно не было. У декабристов, возможно, и было.

Вера Лашкова

4
Когда ты попадаешь в этот мир, в эту обойму, выйти оттуда почти невозможно. Только поступившись очень серьезными вещами. И это значит, что будущее уже предопределено.

Вячеслав Бахмин

5
Мы считали, что должны выражать свое мнение и бороться за права человека. Мало кто в то время думал о том, как построить будущее. Мы решили, что будет свобода — и тогда все придет.

Павел Литвинов

6
Слабые возмущения могут иметь гигантские последствия. <...> Известный западный корреспондент, не помню кто, спросил Андрея Дмитриевича, ожидает ли он каких-то перемен в Советском Союзе. Подумав, А.Д. ответил: «В обозримое время не будет».— «Зачем же вы делаете то, что вы делаете?» — спросил корреспондент. «А что умеет интеллигенция? Только строить идеал. Пусть каждый делает что умеет». Потом он подумал и сказал: «Впрочем, крот истории роет незаметно».

Сергей Ковалев

7
Еще в Физтехе, когда я стал об этом думать, я понял вещь, о которой тоже многие говорят: что если ты не будешь сам заниматься политикой, то она займется тобой все равно, она придет к тебе домой в нужный момент. И потом ты удивишься: а что случилось? А ты ничего не знал про это, ты этим не интересовался. Вот пока ты этим не интересуешься, ты можешь получить множество сюрпризов от власти, от политики. Поэтому имеет смысл интересоваться. <...> Мы хотели, чтобы люди знали правду. Мы хотели, чтобы информация была разная, разнообразная, чтобы доступ к этой информации у людей был. То есть мы хотели, чтобы люди сознательно определяли свое поведение, свою жизнь, исходя из некоторой реальности, более-менее объективной, а не из какого-то одного источника.

Вячеслав Бахмин

8
Вот я начал писать, скажем, «Технологию черного рынка» совсем не потому, что я хотел изменить систему. Я хотел — и меня это тревожило, мучило,— я хотел предъявить доминирующую тогда ложь, я хотел сказать, что это не так, как вы говорите, на самом деле это неправда — то, что вы говорите, а правда — вот это. Вот она, правда!

Лев Тимофеев

9
Мы не занимались политикой, но, если можно так выразиться, «политика» нами занималась. А в СССР аполитичность и независимость, не говоря о сколько-нибудь вызывающем поведении, уже составляли преступление: «Кто не с нами, тот против нас». Подозреваю, что у человека есть какой-то ген конформизма — или, скорее, ген нонконформизма: бывает, что в одних и тех же семьях один сын охотно идет на компромиссы, а другой упрямится, да и сколько было в гражданских войнах подобных случаев, предсказанных еще в Евангелии... Так что, может быть, советский психиатр Снежневский со своим диагнозом «реформаторский бред», применявшимся против инакомыслящих, был не так уж неправ.

Михаил Мейлах

10
Наш основной импульс был не переделать Россию, а просто не быть участником преступления. Не стать частью режима.

Владимир Буковский

11
Диссидентское мышление — это «Я здесь и сейчас поступаю так-то. Почему я так поступаю? Простите меня, по Толстому, по Сартру и по всем экзистенциалистам — не могу иначе». Это чисто экзистенциальный поступок, исходящий из нравственного импульса, хоть и оформляемый как акт защиты права.

Александр Даниэль

12
Надо сказать, что все люди, которые участвовали в общественном пробуждении, пытались что-то делать — кто практически пытался, а кто просто занять позицию: они вспомнили о том, что они люди и что человеческое достоинство — это не просто звук. Главное, что всех их объединяло,— это были люди, которым надоело бояться. Нетрудно было, поглядев по сторонам, понять, что так не должно быть. И только страх заставлял людей признавать, что все хорошо.

Сергей Ходорович

13
Никакими соображениями целесообразности объяснить диссидентский образ действий и поведение невозможно. <...> Они, в сущности, не надеялись помочь своими действиями тем, кого защищали (хотя всей душой желали этого). Они не собирались устраивать революций, свергать советскую власть (как бы внутренне к ней ни относились). И ясно понимали, что их поступки повлекут репрессии по отношению к ним самим. Но не могли вести себя иначе.

Леонард Терновский

14
Я оказалась перед выбором: протестовать или промолчать. Для меня промолчать — значило присоединиться к одобрению действий, которых я не одобряю. Промолчать — значило для меня солгать.

Лариса Богораз

15
Для политического положения в стране та или иная подпись могла не иметь никакого значения, но для самого подписавшего — стать своего рода катарсисом, разрывом с системой двойного мышления, в которой «советский человек» воспитывается с детства. Инакомыслящие сделали гениально простую вещь — в несвободной стране стали вести себя как свободные люди и тем самым менять моральную атмосферу и управляющую страной традицию.

Андрей Амальрик

16
Я была нормальным человеком. Если судят моих друзей, то совершенно естественно, что я там была.

Елена Боннэр

17
На всю жизнь хрестоматийным стало для меня стихотворное откровение первокурсницы филфака Иркутского университета, написанное в 1956 году. «Люблю свою страну. Это не фраза. Но как же совместить любовь мою с неверием, которое не сразу, но прочно заняло всю жизнь мою… Я с каждым днем угрюмее и злее. С каждым днем мое неверие становится прочнее моей любви. Я задыхаюсь в нем!» Открывая рот, рыбка не зевала вовсе. Она задыхалась от безверия, заполняющего душу.

Леонид Бородин

18
Прежде всего — это форма преодоления политической безнравственности.

Григорий Померанц

19
Атмосфера общественной несправедливости, хозяйственной бессмысленности, политической безнравственности, сопровождавшая нас всю нашу жизнь, в какой-то момент стала непереносимой. В насыщенный раствор бросают кристаллы, и происходит перенасыщение, начинается кристаллизация. Не было сил иронизировать и вздыхать, не было сил жить и работать, смотреть в глаза собственным детям. К тому же не было милой возможности укрыться в неведении и незнании — приходилось отдавать себе отчет в соучастии. <...> Все равно это было благом — протест против несправедливости, защита слабого, обличение мерзости.

Феликс Светов

20
После суда над Синявским и Даниэлем, с 1966 года, ни один акт произвола и насилия властей не прошел без публичного протеста, без отповеди. Это — драгоценная традиция, начало самоосвобождения людей от унизительного страха, от причастности к злу.

Анатолий Якобсон

Составила Ульяна Волохова

Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram