На осенней сессии Парламентской ассамблеи Совета Европы вчера прошло голосование по кандидатуре нового комиссара по правам человека. Никто из претендентов не набрал необходимого числа голосов. Во второй тур выборов, который состоится сегодня, вышли поляк Марек Антони Новицки и бельгиец Марк Вервилген. Комиссар по правам человека Совета Европы АЛЬВАРО ХИЛЬ-РОБЛЕС, слагающий свои полномочия в апреле 2006 года, дал интервью корреспонденту Ъ НАРГИЗ Ъ-АСАДОВОЙ, вместе с которой наблюдал за ходом голосования.
— Вы занимали пост комиссара по правам человека в Совете Европы с 1999 года. Как, по вашему мнению, изменилась ситуация с правами человека в России за эти годы?
— Россия предприняла большие усилия на некоторых направлениях. В частности, была проведена большая работа по реформе законодательства, которая приблизила его к европейским стандартам. Но изменить законы — еще полдела. Необходимо также менять менталитет. Особенно тех людей, которые должны эти законы применять.
— Вы неоднократно приезжали в Россию. Что вас больше всего тревожило в нашей стране?
— Плохое функционирование правосудия. А ведь система правосудия — становой хребет демократического общества. Еще одна проблема — распределение социальных благ. Эта проблема волнует очень многих. Нельзя не сказать и о таких проблемах, как большое число беспризорных и дедовщина в армии.
— А как вы оцениваете ситуацию со свободой слова в России?— В России все говорят — и, к счастью, свободно. Проблема в другом — в отсутствии реальной возможности воспользоваться этой свободой. В регионах я видел, до какой степени местные СМИ зависят от местных властей. Что касается общенациональных СМИ, то ясно, что на российском телевидении отсутствует плюрализм мнений. Об этом мне говорили все представители СМИ, с которыми я встречался. В России остаются независимые и уважаемые СМИ: газеты "Коммерсантъ", "Ведомости", радио "Эхо Москвы". Но это та площадка, которая никогда не может быть перенасыщена, свободных СМИ никогда не бывает много.
— Вы упомянули проблему региональных СМИ. Насколько их положение отличается от положения московских?
— Вспоминаю такой случай. На встрече в одном из регионов местные журналисты попросили, чтобы их мнение высказал коллега из центрального издания. Они считали, что столичному журналисту позволено сказать больше, чем им. Это говорит о многом. В другом регионе, где я сделал несколько заявлений, я заметил на следующий день, что мои заявления были подвергнуты жесткой цензуре. Я понимаю, что на сегодняшний день профессия журналиста в России остается одной из самых тяжелых. Но необходимо понимать, что в строительстве демократии роль прессы является фундаментальной. Необходимо привыкнуть, что в жизни должна присутствовать объективная критика. Это фундаментальный принцип демократии.
— Существует ли у вас обратная связь с российскими властями? Вы можете привести пример, когда после вашего доклада российское руководство что-то исправило?
— Во время моей недавней поездки в РФ я выступил с критикой ситуации в некоторых тюрьмах. Через несколько дней после того, как мои заявления были опубликованы в прессе, мне позвонил высокопоставленный чиновник Минюста и сообщил, что к моему мнению прислушались и выделили целых 400 млн рублей для улучшения ситуации в российских СИЗО. Самое важное для меня — это то, что мой доклад вызвал дискуссию в обществе и во властных структурах, что российский президент принял меня и признал, что доклад является жестким, но объективным. Цель наших докладов — вызвать в обществе дискуссию и подтолкнуть власти к действиям.
— Какими своими достижениями на посту комиссара по правам человека вы гордитесь?
— Я бы выделил одну проблему, которая мне особенно близка,— проблему Чечни. Когда я впервые побывал в Чечне в ноябре 1999 года, я был шокирован тем, что увидел. Никогда не забуду людей, которые стояли в разрушенном городе в очереди к солдатским кухням. Они обступили меня и говорили: "Сделайте что-нибудь, чтобы война закончилась". У меня возникло желание как-то помочь, приблизить этот регион к миру. Выполнение обязательств, которые я взял на себя тогда, стало для меня самым важным делом последних лет. Было очень непросто стать выразителем мыслей этих людей в различных кругах, в том числе во власти. Я не хотел бы говорить только о чеченцах, которые страдают. Никогда не забуду солдатских матерей, которые обращались ко мне и боялись за своих детей. Я понимаю, до какой степени мы далеки от окончательного решения этой проблемы, сколько еще нужно потратить сил и средств.
— Что сделал Совет Европы для решения проблемы Чечни?— Первое, что мы сделали,— рекомендовали создать офис спецпредставителя президента РФ по защите прав человека, после чего был создан офис Владимира Каламанова. Мы оказывали большое давление, чтобы был принят 80-й указ генерала Владимира Молтенского о прекращении зачисток. Мы подталкивали местные власти к поиску без вести пропавших. Надо было убедить прокуроров и многих других официальных лиц в том, что необходимо раскрывать преступления, в том числе совершаемые официальными лицами. Изменить ситуацию в страшной тюрьме в Чернокозово. Когда я впервые ее осмотрел, в ней нельзя было даже содержать собак. Я был вместе с господином Чайкой, который тогда был исполняющим обязанности генпрокурора РФ. Я сказал: "Господин прокурор, эту тюрьму нужно срочно закрыть". Они ее, конечно, не закрыли, но провели там необходимые работы. Мы старались поддержать местные НПО, организовывали различные семинары, конференции. Мы провели первый круглый стол чеченского гражданского общества и представителей военных, военной прокуратуры, гражданской прокуратуры, местных властей. Но многое мне не удалось. К примеру, не удалось остановить похищение людей. С первого дня мы не переставали требовать, чтобы с этим было покончено. Похищений стало намного меньше, но они продолжаются.
— Что вы будете делать после переизбрания?— Думаю, что вернусь к преподавательской деятельности. Я ведь из университетской среды. Необходимо дать себе возможность отойти от активных событий, поразмыслить. Иначе невозможно объективно относиться не только к окружающему миру, но и к самому себе.