фестиваль театр
На завершившемся в Екатеринбурге всероссийском фестивале "Реальный театр" (Ъ писал о нем 13 и 16 сентября), собравшем лучшие нестоличные спектакли страны, местный Коляда-театр показал гоголевского "Ревизора" в постановке известного драматурга и режиссера Николая Коляды. РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ чуть не искупался в грязи, но все равно остался доволен.
Посмотрев "Ревизора", первым делом хочется патетически воскликнуть: куда же смотрят прочие фестивали? Вот же он, первый кандидат в хедлайнеры любого театрального форума. По размышлении здравом, однако, понимаешь, что не фестивальных директоров надо посылать в Екатеринбург, а самих зрителей. Чтобы прошагали по огромному круглому лоскутному половику, разложенному прямо на улице у входа, чтобы, засунув голову в окошко кукольного театрика-будки, пообщались с писклявой и добродушной куклой, которая непременно вручит на счастье вырезанную из конфетной фольги звездочку, чтобы спустились в подвальчик, похожий на красный уголок, где все сделано не для дизайна, а для почти деревенского уюта, чтобы, наконец, попали в зрительный зал, хотя как это назвать залом — каморка на полсотни мест и поднимающаяся деревянными уступами трибуна вместо сцены. Ни на какой фестиваль не перенести эту полузабытую атмосферу подвального искусства и этот спектакль, рожденный истовым вдохновением маргинала, ненужного официальным учреждениям культуры. После того как областной драме режиссерские опыты драматурга Николая Коляды совсем надоели, ему ничего не оставалось, как организовать театр своего имени и заразить актеров верой в себя. Театр он делает из подручных материалов, наплевав на пафос и пиар.
Хрестоматийному "Ревизору" здесь дали неожиданное и весьма занятное жанровое определение — народная комедия. Текст, натурально, гоголевский, но прочитан и произнесен действительно не филологами. "К нам едет ревИзор, инкогнИто, с секретным предпИсанием",— нещадно перевирает ударения в диковинных словах городничий. Он и его чиновники мало похожи на обычных воришек со среднерусской равнины или из более близкой автору пьесы Малороссии. Этот "Ревизор" происходит в России, замешенной на неизбывной азиатчине, которая гораздо сильнее всех сменяющих друг друга общественных укладов. Вот мелькнет по-степному воинственный бритый череп узкоглазого городничего (Владимир Кабалин), на головах сплошь тюбетейки да фески, а ниже — дурная смесь европейского платья и восточных халатов. На крайний случай есть еще телогрейки, которые носят все несчастные здешние бабы, от безымянной крестьянки до городничихи и ее дочки.
Вдоль стен сложена никому не нужная, запылившаяся живопись, а красоту тут создают при помощи махровых полотенец с лебедями, тех, что висят на базарах и вдоль дорог. На сцене у Николая Коляды — грязища и распутица почище проселочной. Прямо под ногами у первого ряда зрителей стоит громадное корыто, до краев наполненное разжиженным черноземом. Поэтому гоголевские персонажи живут по щиколотки в грязи. А в дом приходят босиком, с ведрами и тряпками: прошлепав по жиже, споласкивают ноги в ведре, а потом шваброй протирают за собой пол, размазывая грязюку. Сидящим в первом ряду зрителям даже выдан специальный отрез полиэтилена, чтобы могли закрыться до ушей. Но это не может защитить публику от главной субстанции отечества. Потому что именно грязь у нас всему голова.
В шумных интермедиях грустные тетки в платках и дешевых кокошниках высаживают в землицу зеленый лук — на пропитание, а потом, напевая "В лунном сиянии", горюют о своей доле над слепленными в кучку могильными холмиками. Тазик с черноземом подают Хлестакову в гостинице вместо обеда. Да и в качестве взяток чиновники пытаются всучить мнимому ревизору пачкающие руки пригоршни. У городничего, пришедшего приветствовать инкогнито, от испуга из-под кафтана между ног плюхаются в корыто комочки того же самого. В финале грязью забрасывают несчастных Бобчинского и Добчинского, раздетых догола и выведенных будто на расстрел. В общем, образ родины у Николая Коляды получился на редкость емким и универсальным.
Но интереснее всех "работает" с грязью все-таки сам Хлестаков. Его играет Олег Ягодин (в Москве помнят Ромео из шекспировского спектакля господина Коляды, показанного три года назад на "Золотой маске"), артист хрупкого телосложения и мощного дарования. Поначалу его герой выглядит, конечно, нездешней птицей. Но вот наступает знаменитая "сцена вранья", и режиссер с актером придумывают отличное решение — упоение внезапного триумфа выражается в том, что Хлестаков с каким-то пугающим, мрачным наслаждением существует в этой самой грязи. Он будто бы приобщается к высшему смыслу существования, к какому-то тайному ордену грязеносцев. Он познает таким образом правду жизни. В продолжение этой логично выглядит и сцена обольщения Анны Андреевны и Марьи Антоновны. Когда в белых марлевых платьях они приходят к гостю, он буквально ставит их на четвереньки и потом густо вымазывает чернотой невинные одежды. Почти ритуально делает двух женщин своими.
Каким сильным и неожиданным ни казалось бы это решение, волей-неволей задумаешься о производственной гигиене и прочем трудовом законодательстве. Николай Коляда в ответ на прямой вопрос только смеется: в подвале нет ни душа, ни горячей воды. Актеры моются в тазах, нагревая воду кипятильником. Женские белые платья режиссер запускает дома в стиральную машину, а потом сушит на батарее, чтобы высохли к следующему спектаклю. Впрочем, антисанитария может и кончиться — репертуар у Коляда-театра обширный, но подвал грозятся со дня на день отнять, потому что там прописана поэтическая студия, которой не пристало мараться в грязи даже ради Гоголя.