В Лос-Анджелесе на 92-м году жизни от сердечной недостаточности умер Роберт Уайз. Автор 40 фильмов, он был последним из могикан классического Голливуда, участвовавшим в съемках великого "Гражданина Кейна" (Citizen Kane, 1941) Орсона Уэллса. Уайз обожал индийское кино с песнями и плясками и совершил революцию в жанре мюзикла, перенеся на экран с бродвейских подмостков "Вестсайдскую историю" (West Side Story, 1961).
За Робертом Уайзом закрепилась репутация отличного "технолога", мастеровитого и холодного. Но он был не просто "технологом", а технологом великим. Экономическая депрессия начала 1930-х годов привела мальчика из многодетной семьи из штата Индиана на студию RKO, где он быстро поднялся по служебной лестнице от курьера до монтажера. "Гражданин Кейн", на котором ему посчастливилось работать,— фильм, радикально изменивший саму грамматику кинематографа. Но эту новую грамматику далеко не в последнюю очередь создавал сидевший за монтажным столом 26-летний Уайз. Как настоящий профи, он имел полное право на старости лет вздыхать, вспоминая о своем ровеснике, неукротимом монстре Уэллсе: "Единственным его недостатком было отсутствие самодисциплины".
В отличие от гениального Уэллса, Уайз был очень дисциплинирован. Они еще поработали вместе на фильме "Великолепные Эмберсоны" (The Magnificent Ambersons, 1942). Когда Уэллс окончательно достал продюсеров, он был отлучен от Голливуда. Уайз же остался и через два года заслужил право самостоятельно ставить залепуху категории "Б" типа "Проклятия людей-кошек" (The Curse of the Cat People, 1944) или "Похитителя тел" (The Bodu Snatcer, 1945). А еще через несколько лет — и "нормальные" фильмы.
Уайзу пеняли еще и за театральность. Но его "Двое на качелях" (Two for the Seesaw, 1962) — образец органичного переноса на экран условного театрального мира, ослепительно продемонстрированный Робертом Митчемом и Ширли Маклейн. Жанровая же эклектика Уайза, о которой иногда высокомерно писали,— доказательство его строгого, студийного воспитания. Сейчас мало кто вспоминает, что именно Уайз в фильмах "The Set-Up" (1949) и "Кто-то наверху любит меня" (Somebody Up There Likes Me, 1956) с кристальной чистотой сформулировал всю мифологию "боксерского фильма". А "Вестсайдская история" видится теперь настолько бесспорным образцом жанра мюзикла, что как-то забывается: Уайз был первым, кто решился сделать трагический мюзикл, переложив "Ромео и Джульетту" на яростный пластический язык уличных банд Нью-Йорка. Впрочем, попытка совместить жанровую условность с антифашистскими мотивами в "Звуках музыки" (The Sound of Music, 1965) удалась ему гораздо хуже.
В личности Уайза было необычное для Голливуда моральное измерение, порой слишком прямолинейное. Его вопль против смертной казни "Я хочу жить!" (I Want to Live!, 1958) по концентрации "чернухи" превосходит любой нуар. Если Уайз намеревался спасти человечество, то переходил на интонацию упертого пророка. В "Дне, когда Земля остановилась" (The Day the Earth Stood, 1951) приземлившиеся на летающей тарелке человекоподобный инопланетянин Клаату и гигантский робот Горт ставили миру ультиматум: или вы остановите гонку вооружений, или вас ликвидируют как социально опасную планету. В "Штамме 'Андромеда'" (The Andromeda Strain, 1971) инопланетный вирус обращал в порошок кровь всех людей, за исключением слишком невинных младенцев и слишком искушенных алкашей. Кажется, Уайз еще и всерьез увлекался спиритизмом. Мотивы переселения душ возникали в его работах от образцового фильма ужасов "Дом с привидениями" (The Haunting, 1963) до "Одри Роуз" (Audrey Rose, 1977). И даже в "Гинденбург" (The Hindenburg, 1975), фильм-катастрофу о гибели крупнейшего в мире дирижабля в 1937 году, проник мотив мага, напророчившего нацистским бонзам крах их технологической утопии. Репутация "просто технолога" скрывала на самом деле личность странного идеалиста.