Книги за неделю

Вышел новый роман букеровского лауреата Михаила Шишкина "Венерин волос". Так у нас уже давно не пишут, это признали все. Для критика Андрея Немзера такой стиль показался ненужным излишеством. Тут еще премия "Национальный бестселлер" подлила масла в огонь: какой же это бестселлер, если даже самый расположенный к автору читатель увязает на первых же страницах, не в силах разобраться в нагромождении необязательных эпизодов и мизансцен? Для других же, как, например, для Александра Агеева, все с лихвой окупалось изощренной и прихотливой шишкинской фразой.

Главный герой романа, альтер эго автора, собирается написать о знаменитой певице прошлого. Не воплотив замысел, уезжает в Швейцарию. Роман начинается с шокирующих "беженских" исповедей — их вынужден терпеливо выслушивать главный герой, теперь работающий переводчиком в швейцарском "карантине". Помнится, этими подробностями Михаил Шишкин испытывал аудиторию еще года три назад, во время Лейпцигской книжной ярмарки. Забитый до отказа зал как-то не воспринял провокационное выступление писателя. И немудрено, ведь там собралось в основном эмигрантское сообщество. Тогда казалось, что писатель готовит жесткий и натуралистичный "полицейский роман". Ан нет, "Венерин волос" вышел из всех возможных жанровых берегов. Обалдевший от садистских подробностей официальный допрос постепенно превращается в некий абстрактный диалог вне времени и места.

Михаила Шишкина больше интересовала даже не реакция западного мира на колоритные ужасы нашей действительности, а реакция его собственного текста на вживленные в него полудокументальные свидетельства. Как отреагирует Запад, писатель сам спрогнозировал в одном из эпизодов романа: там герой нарушает мерный ход швейцарского суаре тем, что демонстрирует гостям чеченское видео. В результате швейцарцы по-английски уходят с вечера. Впрочем, их поведение даже не столь важно для сюжета. Это просто констатация факта: "потребляя" ресурсы и рабочую силу стран третьего мира, Запад "потребляет" и тамошнее страдание.

Единственный способ удержать весь этот загроможденный образами мир — постоянно напоминать, что все это только невинный шелест страниц: "Но с неба падают не капли, а буквы — к, а, п, л, и — слышишь, барабанят по подоконнику". Поэтому нет ничего постоянного: чувство может в любой момент обернуться чем угодно, хоть "сороконожкой", а человек — "выброшенным на зимнюю ночную помойку чулком". И ведь не каждый догадается, что мотивация подобных превращений доступна лишь самому автору. Будут тщетно пытаться сами разгадать, что общего между чулком и сороконожкой. А всего-то делов — для автора это возможность расстаться с уже ненужными эмоциями: "Чем меньше привязанностей, тем безболезненнее жить". К концу "Венериного волоса" просто чувствуется писательское облегчение: он чист, пока не накопится переживаний для следующего романа.

Пока российско-швейцарский литератор, словно изысканный парикмахер, укладывает словеса в прихотливом порядке, подобное рискованное сравнение открыто мотивирует австрийская писательница-нобелиатка Эльфрида Елинек. У нас издан перевод ее "развлекательного романа" "Алчность". В своей записанной на видео стокгольмской речи она сравнила писательское ремесло с парикмахерским искусством. От того, что творится вокруг, волосы встают дыбом — от писателя требуется срочно пригладить непослушные пряди, расправить локоны и завернуть пучок. Елинек, наплевав на все приличия, нещадно дерет эти несчастные патлы железной расческой. Что поделать, у каждого свой способ наращивать писательские мышцы.

Вот уж кого точно можно назвать верной блюстительницей фразы. Кажется, она не поехала на стокгольмскую церемонию, именно не желая ни на секунду оставлять свой почетный литераторский пост. У Елинек дело доходит до фанатизма. Вот автор начинает очередную сцену с описания озера. Другой бы отвел всему пейзажу один абзац и поехал бы дальше. Но Елинек у этого несчастного озера застревает очень надолго: "Надо очень долго снабжать воду нездоровой пищей, чтобы она стала такой жирной. Если мы начнем введение питательных веществ с десяти миллиграммов в год, но ежегодно будем поднимать содержание на два процента, то озеро получит нервный срыв". И пошла "занимательная экология".

В "Алчности" даже сонная артерия произносит монологи. Что уж говорить о самой писательнице, которая с гневным остроумием обличает то родную страну ("Австрия, полная любви и алчности, ловит туристов, наших дорогих гостей, которые приезжают к нам, хотя им не подходит наше правительство. Мне оно тоже не подходит"), то соотечественников ("В магазине одежды 'Бауэр' каждый понедельник первые пятеро, добежавшие до кассы совершенно голыми, смогут бесплатно одеться на пять тысяч австрийских шиллингов"). "Я пленница своих слов",— признается писательница. А кто же добровольно пойдет в этот плен? Переводчица "Алчности" писательница Татьяна Набатникова по секрету рассказала, что за стилистические экзерсисы никто и браться не хотел: еще отравишься этой "ядовитой прозой". И хорошо, поскольку именно у Набатниковой получился полноценный текст.

Эльфрида Елинек. Алчность / Перевод с немецкого Татьяны Набатниковой. СПб.: Амфора, 2005