Ролан Барт «Фрагменты речи влюбленного»
Издательство Ad MarginemПеревод Виктор Лапицкий
Фото: Ad Marginem
Фото: Ad Marginem
Новое издание одной из главных книг о любви из написанных в ХХ веке. В 1977 году, когда вышли «Фрагменты речи влюбленного», Ролан Барт уже был классиком французской теории — структуралистом, превратившимся в постструктуралиста. Во «Фрагментах» он переделывает себя еще раз — подходит к самой границе художественной литературы, и именно после них становится интеллектуальной звездой — автором, известным далеко за пределами круга читателей, увлеченных филологией и философией. Здесь был и еще один отход: эмансипаторная критика 1960-х уделяла огромное внимание сексуальности и гораздо меньше — любви, считавшейся вещью консервативной и малоинтересной. Барт выводит ее из небрежения, вводит в центр внимания. Только центр этот — ускользающий, как сама любовь. Книга принципиально рассеяна, фрагментарна. Любовь здесь — прежде всего речь, обращенная к другому и к себе, непрекращающаяся и сбивающаяся. У этой речи есть свои поджанры, главные тропы, источники притяжения и отталкивания. Барт называет их «фигурами» и вокруг них строит всю книгу: «нежность» и «катастрофа», «восхищение» и «аскеза». Внимательное чтение гетевского «Вертера», «Пира» Платона, «Поисков утраченного времени» и других великих любовных текстов, экскурсы в психоанализ и антропологию перемежаются интимным, часто до крайности болезненным самоотчетом, казалось бы, удивительным для провозгласившего смерть автора ученого.
Бён-Чхоль Хан «Агония эроса»
Издательство АСТ — Лед
Перевод Алексей Салин
Фото: АСТ – ЛЕД
Фото: АСТ – ЛЕД
Бён-Чхоль Хан — немецкий философ корейского происхождения, чрезвычайно плодовитый автор, написавший с середины 1990-х больше трех десятков книг: от комментариев к Хайдеггеру до брошюры о выгорании. Вышедшая в оригинале в 2012 году «Агония эроса» — типичная для него вещь, философская публицистика, в которой ссылки на Аристотеля и Гегеля перемежаются рассуждениями о фон Триере и романе «50 оттенков серого». Несмотря на склонность Хана к усложненным конструкциям, мысль его предельно проста: нам не хватает любви, она исчезает из общества, все больше подменяясь потребительской сексуальностью при посредстве порно, соцсетей и прочих атрибутов современного капитализма (здесь Хан идет вслед за Бартом, хотя и без присущей последнему тонкости). Этот режим Хан называет «обществом достижений»: каждый в нем стремится достичь большего и потому становится собственным эксплуататором, после чего впадает в депрессию. Режим этот — нарциссический, он, по сути, исключает подлинное внимание к другому, возможность быть уязвленным, по-настоящему затронутым им. Такую уязвимость предполагает любовь. Она важна не только в личных отношениях. По Хану, только любовь, стремление разрушить тоскливую однородность ради чудесной инаковости, может быть основанием и подлинной политики, и подлинной философии, так что вернуть ее — в общих интересах.
Барбара Розенвейн «Любовь: история в пяти фантазиях»
Новое литературное обозрение
Перевод Константин Бандуровский
Фото: НЛО
Фото: НЛО
Совсем недавняя книга американского медиевиста и историка эмоций Барбары Розенвейн — небольшой путеводитель по европейской любви. В предисловии Розенвейн рассказывает о своих родителях, бывших, как многие американские интеллектуалы 1960-х, убежденными фрейдистами. Книга написана отчасти как оммаж им, а отчасти — как полемика. Ее задача — донести до относительно массового читателя мысль, что любовь — вещь, исторически и культурно фундированная, а вовсе не заданная извечным устройством человеческой психологии. Любовь, по Розенвейн, устроена как ряд трансформирующихся нарративов — или «фантазий», из века в век путешествующих по книгам и жизням метасюжетов. Из них Розенвейн выделяет пять главных: любовь как единство душ, любовь как возвышающий, трансцендентный опыт, любовь как обязательство, любовь как одержимость, безумие, любовь как не знающая насыщения страсть. Их она разбирает, задействуя Платона и Монтеня, Гомера, Данте и Гёте, переписки и мемуары, а также популярные песни и сериалы. Особенно оригинальной книгу не назовешь, но это вполне достойное введение в тему.
Стефан Краковски «Инцелы. Как девственники становятся террористами»
Издательство Individuum
Перевод Юлия Колесова
Фото: Individuum
Фото: Individuum
Книга не о любви, а о ее отсутствии — о том, как обделенность теплом создает странные новые идентичности и приводит к самым неприятным последствиям. За последние годы субкультура инцелов из маргинального интернет-феномена превратилась в вещь, активно обсуждаемую в медиа. Инцел — сокращение от involuntary celibate — недобровольный девственник. В марксистских терминах можно было бы сказать, что это бесконечно одинокие люди, осознавшие себя как класс. Но инцелы склонны скорее не к левой, а к правой чувствительности. Они обвиняют в своем несчастье всех: успешных мужчин, политиков, мигрантов, евреев и, конечно же, женщин. У инцелов есть свой сленг, достаточно причудливая идеология и крайне пессимистичная философия, замешанная на бесконечном презрении к себе и такой же отчаянной ненависти к другим. У некоторых из них есть и нечто вроде политической программы — мужской сексуальной революции, обязанной справедливым образом перераспределить имеющиеся в обществе секс и любовь. Картинка эта может показаться печальным курьезом, но на деле все мрачнее: отчаявшиеся инцелы все чаще устраивают теракты и еще чаще кончают с собой. Комьюнити это крайне закрытое, но шведскому психиатру Стефану Краковски удалось проникнуть внутрь и побеседовать со многими людьми, идентифицирующими себя как инцелы. Стоит сказать: там, где Краковски пытается выстроить журналистское повествование или сделать серьезные социологические выводы, его книга выглядит не слишком убедительно, но сами истории его героев заслуживают внимания.
Константин Флорос «Музыка как язык человека и язык любви»
Издательство имени Н. И. Новикова
Перевод Юлия Векслер
Фото: Издательство имени Н. И. Новикова
Фото: Издательство имени Н. И. Новикова
Известный немецкий музыковед греческого происхождения Константин Флорос — специалист по Малеру, Вагнеру, Бергу, григорианским напевам, византийской музыке и еще множеству тем, а также адепт метода, который он сам называет «новый семантический анализ». Вышедшая в 2000 году «Музыка как язык человека и язык любви» — манифест Флороса, в достаточно популярной форме излагающий идеи уже довольно пожилого ученого (он написал ее в 70 лет). Главный объект его полемики — формалистская и структуралистская наука, видящая в музыке абстрактную игру форм, автономную систему. Флорос призывает вернуть музыке гуманитарное измерение: она создается людьми и всегда отражает нечто, присутствующее в их душе и сознании,— идеи, образы, впечатления, страсти и прежде всего, кончено, любовь. Звучит наивно, но свою мысль Флорос доказывает обстоятельным анализом произведений великих композиторов от Монтеверди и Баха до Мессиана и Штокхаузена, особенное внимание уделяя любимому Вагнеру. Он изучает, как трансформации концепций любви меняют музыкальный строй, а личный опыт композиторов сдвигает их манеру сочинения. «Музыка как язык» — произведение, безусловно, консервативное, но именно благодаря этим вызовам академическим нормам и любопытное.
Подписывайтесь на канал Weekend в Telegram