выставка собрание
В Государственном историческом музее открылась выставка "Великий меценат России. Петр Иванович Щукин". Сто лет назад Петр Щукин передал ГИМу свою обширнейшую коллекцию разнообразных древностей, составляющую сегодня 15 процентов фондов музея. О его собирательстве размышляет ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Что касается меценатства Петра Щукина, то здесь ситуация более или менее простая. Изданное им описание его коллекции составляет 40 томов. Жил он в нынешнем Биологическом музее имени Тимирязева, и весь этот особняк был забит раритетами под завязку. В 1905 году он подарил его Историческому музею вместе с коллекцией. Великий гражданин, великий дар, думать тут нечего. Единственная, скажем так, неожиданная мысль, которая приходит в голову при взгляде на фрагменты этой коллекции, выставленные в ГИМе,— это то, что, пожалуй, независимо от того, произошла бы октябрьская революция или нет, уникальную коллекцию его брата Сергея Щукина — с Матиссом, Сезанном, импрессионистами — постигла та же судьба: она оказалась в собственности государства. Один брат успел государству свое собрание подарить, у второго собрание украли — итог один. Тут важно выбрать момент — тех промышленников, которые еще не считают свой путь законченным и рассчитывают что-то поделать, государство может сделать меценатами по ускоренной программе и насильно.
Что же касается собирательства Петра Щукина, то здесь ситуация сложнее. Сначала, глядя на его вещи, думаешь так. Вот у него был брат, Сергей, и тот собирал современный ему Запад. А Петр Иванович собирал русские древности. Иконы (в основном XVII-XIX веков), древние книги и документы (тут есть вещи совсем ранние, домонгольские), одежду, посуду, оружие, утварь. И вот если почитать про Сергея Ивановича, то узнаешь, что он с удивительным вкусом и энергией находил то, что впоследствии стало хрестоматией искусства ХХ века, причем он сам ходил по мастерским художников, и глаз его не наставляли ни критики, ни галерейщики, а вот просто приехал в Париж русский купец, походил, выбрал самых перспективных художников и купил самые лучшие у них произведения. То есть гений. А если почитать про Петра Ивановича, то узнаешь, что человеком он был довольно-таки безвкусным, брал все, что ему попадалось, коллекцию собрал эклектическую, был скупердяем, заставлял семью пить кофей из битых чашек и кофейника без крышки, лишь бы притащить с Сухаревки очередную тульскую берданку прошлого столетия. То есть русский купец.
И думаешь, как странно сложилась русская культура. Ведь могло бы, скажем, так случиться, что программа "Самодержавие, православие, народность" не канула бы в Лету, и превыше всего ценили бы здесь, у нас, историю нашей культурной империи, и тогда, наоборот, Петр Иванович считался бы гением, собравшим уникальные свидетельства величия России, а Сергей Иванович, напротив, сумасбродом, тратившим русские деньги на поддержание парижской богемы начала прошлого столетия.
Но приглядываясь к вещам, понимаешь, что все куда сложнее. Петр Иванович, видимо, действительно тащил домой все что ни попадя — и иранское оружие, и буллы римских пап, но все же есть в его коллекции некий центр. Это три эпохи — время Петра Великого, Екатерины Великой и наполеоновских войн. И хотя вещи — от икон и морализаторских листов до шитых жемчугом женских головных уборов — действительно производят глубоко национальное впечатление, но на самом деле это три великие эпохи европеизации России. И если тульский мастер украшает двустволку фарфоровым цевьем и прикладом, расписывая этот фарфор какими-то, прости Господи, лютиками и анютиными глазками, то это вовсе не извечная тяга русского народа к красоте в неожиданных местах, не нечто родственное палехскому расписанному хороводами футляру для зажигалки, а вовсе даже влияние немецкого рококо на русскую повседневность. И диковатые эти русские наряды, выставленные на манекенах,— вовсе не наша национальная одежда, а результаты апперцепции западного платья отечественными мастерицами. А вот этот вот псевдоантичный бюст с пышными усами, перерастающими в бакенбарды, стоящий посреди оружия 1812 года,— это вовсе не лихой кавалерийский поручик, а вовсе даже герцог Мюрат работы Кановы, и именно у него, а не из глубины национального характера взял гоголевский Ноздрев свою боевую внешность.
То есть Петр Иванович собирал коллекцию про то, как и какими мы стали европейцами. Стоит понять дело таким образом, и становится ясно, что пропасть между двумя братьями была не столь велика. Просто Петр Иванович интересовался тем, что произошло с русским бытом в результате усилий по вестернизации, предпринятых в пришлом великими императорами, а Сергей Иванович сам предпринимал усилия по новой вестернизации. Он покупал в Париже новую живопись так же, как покупали ее для Эрмитажа веком раньше. Оба брата шли по стопам Петра, Екатерины и Александра Великих, просто один искал следы их деятельности, а второй перенимал их художественную стратегию.
И в этом смысле как-то особенно жалко, что эта собирательская деятельность прервалась. Нет бы появился сын кого-нибудь из них, который начал бы собирать следы влияния коллекции Сергея Ивановича на русский быт. Революционный плакат, вывески типа "Пролеткульт", родившиеся из авангардной заумной поэзии, пирамиды из спортсменов, напоминающие заказанные Сергеем Ивановичем "Танец" и "Музыку" Анри Матисса. И так далее. Точно так же эти явления казались бы какими-то исконно русскими, а на самом деле были бы результатами усилий по восприятию авангарда русским бытом. И когда мысленно составляешь этот музей, то вдруг как-то теряешься и думаешь: может, они не так и осмысленны, эти вестернизационные подвиги? Ведь в результате получается что-то крайне странное, какие-то тупики цивилизации. Что-то такое, что человек, поставивший себе целью это собрать, выглядит каким-то безвкусным старьевщиком, тащащим к себе домой всякий мусор.