95 лет назад, 22 мая 1928 года, был вынесен приговор по делу, многие недели обсуждавшемуся на страницах печати и будоражившему не только советскую столицу, но и всю страну; ведь три молодых человека, которых называли «надеждой пролетарской литературы», обвинялись в совершении тягчайшего и гнуснейшего уголовного преступления.
«Приговор суда является окончательным и может быть обжалован в течение 72 часов в Верхсуд РСФСР»
«Приговор суда является окончательным и может быть обжалован в течение 72 часов в Верхсуд РСФСР»
«Из угрозыска — в литературу»
Такого скопления людей, рвущихся на суд, Москва не видела с дореволюционных времен — многие тысячи людей ежедневно собирались у Политехнического музея, где проходили слушания по делу трех литераторов.
«Еще задолго до начала,— сообщала газета "Труд",— стояла огромная толпа. С завистью поглядывали на счастливцев с пропусками. Зал полон до отказа. Из-за мест чуть не дерутся».
Другие издания дополняли картину:
«Здание музея буквально осаждалось публикой, и для ее рассеяния вызвана была конная милиция».
Ничего странного в этом ажиотажном интересе не было. Об истории, в которой предстояло разобраться суду, газеты и журналы писали уже на протяжении многих недель.
Причем в одних печатных органах публиковали заявления трудящихся, требовавших смертной казни для зарвавшихся молодчиков, а в других — мнение писателей и поэтов о том, что трое молодых литераторов «неспособны на ту гнусность, в которой их обвиняют».
И их привлечение к уголовной ответственности — не что иное, как покушение на будущее советской культуры.
В газетных описаниях дела наблюдался исключительный разнобой, начиная с написания фамилий подсудимых и кончая их происхождением и родом занятий до прибытия в столицу и в Москве. Сходились все органы печати только в одном — три молодых человека, которых сочувствовавшие называли «надеждой пролетарской литературы», имели абсолютно непролетарское происхождение:
«Альтшуллер, Анохин и Аврущенко — выходцы из мелкобуржуазной среды».
М. А. Альтшуллер в первых газетных публикациях выглядел едва ли не крупным деятелем советской литературы. Его даже называли секретарем то федерации писателей, то Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП). Но затем стали писать, что он был лишь техническим секретарем в Московской ассоциации пролетарских писателей (МАПП), да и эта должность была дана начинающему литератору «для поддержания штанов» и оплаты за обучение на Высших государственных литературных курсах (ВГЛК).
С вопросом о том, действительно ли обвиняемые учились на созданных в 1925 году ВГЛК, ясности было ничуть не больше. Студентами называли то В. И. Анохина и В. И. Аврущенко, то всех троих. А у тех, кто тогда учился на этих курсах, сложилось совершенно иное впечатление.
«Являлись к нам,— вспоминал писатель С. М. Голицын,— члены литературных объединений, будущие "знаменитые" поэты, в одной из аудиторий они собирали вокруг себя благодарных слушателей и читали им свои стихи. А иногда они приходили на лекции наших профессоров.
Зачастили к нам члены РАППа во главе с Альтшуллером.
Был он высокий, атлетически сложенный, ходил в голубой шелковой, подпоясанной кушаком русской рубашке-косоворотке…
Почему пролетарскому поэту вздумалось одеваться под деревенского парня из ансамбля песни и пляски — не понимаю».
Издания, изначально поддерживавшие версию виновности трех литераторов, описывая М. А. Альтшуллера, подчеркивали, что он всю жизнь менял одно выгодное занятие на другое:
«Сын полтавского зубного врача, он еще несколько лет назад работал в потребительской с.-х. кооперации, оттуда перешел на службу в угрозыск, а из угрозыска — в федерацию писателей и литературу… Попав в "литературу", Альтшуллер всячески стал искать материального благополучия… Этим объясняется его стремление выступать возможно чаще на вечерах, организованных федерацией писателей на заводах и клубах: выступления оплачивались, а технически организовывал их он сам».
Более или менее точные детали биографий обвиняемых и событий, предшествовавших трагедии, выяснились в ходе следствия и во время суда.
«Моисей Альтшуллер, Владимир Аврущенко и Венедикт Анохин были рапповцы, из питомцев Серафимовича (на фото)»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Моисей Альтшуллер, Владимир Аврущенко и Венедикт Анохин были рапповцы, из питомцев Серафимовича (на фото)»
Фото: Фотоархив журнала «Огонёк»
«Можно сравнить только с Тургеневым»
«М. А. Альтшуллер, 24 лет,— констатировала "Правда",— учился в гимназии. С 1920 по 1922 год был в Красной армии, затем работал на Украине в органах угрозыска. В середине 1926 года он приехал в Москву. В. И. Андрущенко, 19 лет, сын мелкого служащего, приехал в Москву из Украины, где был связан с литературными организациями. В. И. Анохин, 24 лет, сын фармацевта и владельца мелкой частной торговли, прибыл в Москву из Орловской губернии. Все они поступили на высшие литературные курсы, а затем вошли в состав литературного кружка МАПП имени Серафимовича, причем Альтшуллер очень скоро занял место секретаря кружка и стал одним из его руководителей».
Автор знаменитого тогда романа «Железный поток», главный редактор литературного журнала «Октябрь» А. С. Серафимович обратил внимание на тройку начинающих литераторов, и, по сути, стал их наставником и покровителем:
«В 1927 году,— сообщала "Правда",— Альтшуллер и Андрущенко начали печататься в различных изданиях».
А вскоре их заметили и оценили ведущие литературные критики:
«П. П. Мирецкий в журнале "На литературном посту" и Н. Н. Фатов в журнале "Красное Студенчество" посвятили им ряд статей».
Профессор Н. Н. Фатов считал, что у бывшего сотрудника уголовного розыска «почти классический талант». А П. П. Мирецкий (Казмичов) писал:
«По акварельной ясности некоторых мест в произведениях Альтшуллера его можно сравнить только с Тургеневым».
В рецензиях, как особо подчеркивалось в «Правде», говорилось и об особенностях творчества Альтшуллера:
«Отмечая большую литературную плодовитость (двадцать рассказов за полтора года), Мирецкий указывает характерное для творчества Альтшуллера изображение ломки семьи: половую распущенность, с допущениями в описаниях крайнего сгущения красок, и болезненное сосредоточение внимания на индивидуально-патологических половых явлениях».
Но после разъяснения маститого критика Альтшуллер изменил тональность своих произведений:
«Я,— рассказывал на суде П. П. Мирецкий,— указал ему, что от нового писателя мы ждем, бодрости, оптимизма, и в течение последних восьми месяцев работы его произведения в этом отношении были безупречны».
К творчеству двух других обвиняемых, как писала «Правда», никаких претензий не возникало:
«Об Андрущенко и Анохине критик Мирецкий дает очень положительные отзывы».
Публикации и столь лестное внимание критики не замедлили сказаться:
«Альтшуллер, Аврущенко и Анохин проявляли черты самовлюбленности, чванства и самовосхваления. Учебу на курсах они постепенно забросили и фактически выбыли из состава студентов курсов, продолжая лишь занятия по понедельникам в кружке МАПП имени Серафимовича. Студенчество относилось к этой тройке отрицательно, особенно к Альтшуллеру».
Повод для негативного отношения к ним у мужской части студентов ВГЛК действительно был. И не только потому, что все члены трио уже продвинулись по литературной карьерной лестнице и получили пусть и не совсем хлебные, но штатные должности. В. И. Анохина, к примеру, взяли литконсультантом в журнал «Жернов», где он «наставлял крестьянских авторов». Существовала и еще одна веская причина — восходящие звезды пролетарской литературы и в особенности импозантный Альтшуллер как магнитом притягивали девушек.
«Он,— вспоминал С. М. Голицын,— околдовывал девиц младших курсов и на переменах всегда стоял, окруженный ими».
А осенью 1927 года среди студенток курсов у него появилась не совсем обычная поклонница.
«Исламова, как рисуют ее свидетели, незаурядно красивая женщина»
«Исламова, как рисуют ее свидетели, незаурядно красивая женщина»
«Ему стало противно»
Все издания писали о З. В. Исламовой в самом благожелательном тоне — «простой, сердечный, чуткий человек», «со всеми приветлива» и, наконец, «незаурядно красивая женщина». При этом, правда, регулярно искажали ее имя и фамилию и всячески уклонялись от указания должности ее мужа. Сколько-нибудь полно ее историю рассказали лишь раз, в газете «Известия» вскоре после суда.
«Еще шесть-семь лет тому назад, живя в Самарканде, она работала секретарем в одном из крупных учреждений и вступила в комсомол, ведя активную общественную работу. Переехав через год в Ташкент, она вышла замуж за узбека-партийца Исламова, впоследствии занимавшего должность зампреда СНК Узбекской республики.
Несомненно, под его влиянием она развилась бы в общественную работницу более крупного масштаба. Но ей помешала болезнь.
Она заболевает воспалением почек, она рожает мертвого ребенка, а через год вынуждена оперативным путем извлечь плод на восьмом месяце беременности, а к этому прибавляются еще другие болезни. Исламова как работница выбывает из строя».
Затем ее мужа переводят в столицу СССР.
«После переезда в Москву, несколько оправившись, но все же продолжая лечиться, она ищет выхода для молодой творческой энергии. Имея большой и глубокий интерес к вопросам литературы и искусства, она поступает на высшие литературные курсы и снова возвращается к работе в комсомоле».
В сентябре 1927 года она присутствовала на заседании кружка имени Серафимовича, где читал свои рассказы М. А. Альтшуллер, и пришла в восторг. Она просила однокурсников познакомить ее с талантливым писателем, и эта мечта осуществилась в октябре 1927 года. Однако относительно дальнейших событий существовали абсолютно противоречившие друг другу версии. По той, которой придерживалось следствие, М. А. Альтшуллер, к тому моменту расставшийся с женой, начал красиво и настойчиво ухаживать за новой знакомой. А трое обвиняемых утверждали, что это З. В. Исламова преследовала М. А. Альтшуллера, очень часто ему звонила и писала любовные записки, сильно досаждавшие ему, в особенности после того, как к нему вернулась ревнивая жена.
Развязка наступила во второй половине марта 1928 года. Как говорилось в опубликованном изложении показаний трех молодых литераторов, события развивались следующим образом:
«Поэт Аврущенко получил записку от Исламовой с предложением собраться и с просьбой переговорить об этом с Альтшуллером. Аврущенко… уговорил Альтшуллера и сообщил об этом Исламовой.
Вначале предполагалось, что вечеринка состоится у Исламовой, но, когда оказалось, что у нее собраться невозможно, друзья решили устроить вечеринку в гостинице».
Встречу назначили на 21 марта 1928 года.
«Так как у Аврущенко не оказалось документа, Альтшуллер дал ему свой профбилет для прописки и к тому же три рубля денег, и он вместе с Анохиным снял номер. Вечером в номер отправились Альтшуллер и Анохин, причем последний купил по дороге вина и закуску. Аврущенко пошел за Исламовой, с которой условился встретиться возле памятника Пушкину, и за ее подругой, с которой она должна была прийти… Зовут ее Женя Исакович… Исакович — подруга детства Исламовой, они учились вместе. Приехав в Москву, не имея никаких знакомых, Исламова стала встречаться с ней».
Вскоре все собрались.
«Когда пришли в номер, все было просто — читали стихи, пили вино, потом Исламовой стало дурно, она прилегла на кровать. К ней подошел Альтшуллер, она спросила его, зачем он женился, ему стало дурно, он отошел к рукомойнику, а когда он обернулся, он увидел на кровати с Исламовой Аврущенко. Ему стало противно, и он поспешил уйти, чтобы поспеть к кунцевскому поезду и вовремя вернуться к своей любимой жене».
Подруга З. В. Исламовой тоже ушла.
«Аврущенко был часа через два разбужен Анохиным, попросившим его уступить ему место, Аврущенко неохотно уступил».
Но женщину стало тошнить.
«Исламова попросила у Анохина воды, и он ограничился тем, что исполнил роль "брата милосердии", и часа в три проводили Исламову до извозчика».
Ее муж, как говорилось в репортажах с заседаний суда, рассказывал, что в ту ночь не спал, ожидая возвращения жены:
«Он беспокоился. Жена его никогда так поздно не возвращалась. "Почему так поздно?" — спросил он ее. "Не спрашивай, завтра поговорим". Она сняла пальто и легла».
Р. И. Исламов ушел рано. А его проснувшуюся жену увидела соседка и спросила, почему у нее губа сильно распухла. «Это какой-то мерзавец меня укусил»,— ответила З. В. Исламова. Затем ей позвонил В. И. Аврущенко. Он утверждал, что лишь хотел узнать, как она себя чувствует. Вскоре после разговора с ним она взяла револьвер мужа и застрелилась.
В комнате нашли две записки, ставшие главными доказательствами в деле.
«За последнее время,— заявил А. В. Косарев (на фото),— комсомольская общественность все чаще и чаще встречается с фактами ненормальных явлений в отдельных писательских кругах»
«За последнее время,— заявил А. В. Косарев (на фото),— комсомольская общественность все чаще и чаще встречается с фактами ненормальных явлений в отдельных писательских кругах»
«Придется клеймить»
Одна записка покойной была адресована мужу:
«Рустам! Вчера мне сделали зло: мне и так трудно жить, а сейчас будет невозможно. Я перед тобой ни в чем не виновата. Маму не пугай: напиши сначала — больна, а потом — умерла. Хорони в крематории и в том, в чем я сейчас. Не обмывать, не переодевать. Не люблю».
Вторая предназначалась М. А. Альтшуллеру:
«Моисей! Проклинаю тебя на всю жизнь. Будь ты проклят трижды за то, что вчера напоил меня и отдал на издевательство. За то, что ты надругался надо мной. Меня уже нет, но проклятье будет живо на всю твою жизнь».
На первый взгляд записки не оставляли никакого сомнения в том, что совершено преступление, наказание за которое предусматривала статья 153 Уголовного кодекса РСФСР 1926 года:
«Половое сношение с применением физического насилия, угроз, запугивания или с использованием, путем обмана, беспомощного состояния потерпевшего лица (изнасилование) — лишение свободы на срок до пяти лет.
Если изнасилование имело своим последствием самоубийство потерпевшего лица или было совершено над лицом, не достигшим половой зрелости, или хотя бы и достигшим таковой, но несколькими лицами,— лишение свободы на срок до восьми лет».
Установить круг подозреваемых не составило труда, и три дня спустя, 25 марта 1928 года в «Известиях» появилась публикация, в которой говорилось:
«Сейчас же было начато следствие под руководством следователя Безрученко. Были арестованы Альтшуллер, студенты ВГЛК Аврущенко и Анохин и еще четыре человека. Следствие ведется в срочном порядке».
Информацию перепечатали не только советские, но и зарубежные издания. Так что интерес к делу очень быстро стал всеобщим. Ну а поскольку следствие не торопилось делиться информацией, пресса начала публиковать самые разнообразные слухи, включая сообщение о том, что М. А. Альтшуллер, осознав всю тяжесть содеянного, покончил с собой в тюрьме.
Параллельно вокруг «Дела трех поэтов», как его стали называть, хотя поэтами были только В. И. Аврущенко и В. И. Анохин, разворачивалась масштабная политическая кампания. Ничего удивительного в этом не было.
В начале того же 1928 года по всей стране прогремело дело фабрики «Катушка» в Смоленской губернии, где начальники всех уровней выполняли любые просьбы работниц только после «оплаты натурой».
А после проверок в этой губернии выяснилось, что комсомольские функционеры используют комсомолок не столько для общественно-политической работы, сколько для удовлетворения физиологических потребностей. Похожие «излишества», выставляющие советский строй в неприглядном виде, обнаружились и в других частях страны. Поэтому скандальная история с участием трех комсомольцев и жены высокопоставленного партийца стала последней каплей, переполнившей чашу терпения высшего руководства.
Кроме того, в верхах уже давно нарастало недовольство интеллигенцией и прежде всего деятелями литературы и искусства. Несмотря на все материальные блага, предоставляемые властью, немалая их часть продолжала поддерживать еще не до конца разгромленную оппозицию. К тому же верные сталинцы, как и неверные, погрязли в групповщине и склоках между группировками. А все их якобы глубоко идейные споры, зачастую были борьбой за место у кормушки.
Так что «Дело трех поэтов» оказалось идеальным поводом для того, чтобы преподать урок «инженерам человеческих душ». Ну а поскольку фигуранты были литераторами-комсомольцами, инициатором выступил секретарь ЦК ВЛКСМ А. В. Косарев. В его заявлении, опубликованном 25 марта 1928 года, говорилось:
«За последнее время комсомольская общественность все чаще и чаще встречается с фактами ненормальных явлений в отдельных писательских кругах. Среди некоторой части молодых писателей и поэтов процветают "богемские" настроения, выражающиеся в пьянке, бахвальстве, пьяном молодечестве, картежной игре, дебоширстве, "погоне" за актрисами, хамском отношении к женщинам...
Беспримерный факт, совершенный группой молодых писателей, конечно, превосходит все известное нам.
Преступники будут самым беспощадным образом заклеймены комсомольской общественностью».
Внушение литераторам старшего поколения от имени партии и правительства сделал председатель Главного репертуарного комитета (Главреперткома) Ф. Ф. Раскольников, который объявил:
«Мне думается, что в связи с этой гнусной историей советские писатели должны остро поставить вопрос о случаях падения нравов и об этике в литературной среде. В последнее время наблюдается ряд совершенно недопустимых случаев: некоторые писатели доходят до того, что одновременно отдают свои вещи в несколько редакций, другие умудряются объявлять о напечатании своих произведений в трех различных журналах, и, наконец, не редки случаи, когда писатель приносит в редакцию уже давным-давно напечатанный материал. Кроме этого, наблюдаются слишком частые случаи кражи литературных сюжетов и даже целых произведений».
Вслед за этим на собраниях начали обсуждать и осуждать М. А. Альтшуллера, В. И. Аврущенко и В. И. Анохина. Так, студенты ВГЛК незамедлительно приняли резолюцию, где выражалось глубокое негодование по поводу их действий.
Не остались в стороне и ближайшие соратники обвиняемых.
«Кружок им. Серафимовича,— сообщали газеты,— присоединился к резолюции».
Писатель и поэт В. Т. Шаламов вспоминал:
«Один из этих трех "поэтов" Владимир Аврущенко был в одном со мной литературном кружке — при журнале "Красное студенчество". Кружок, где старостой был Василий Цвелев, а руководителем Илья Сельвинский. На очередное собрание кружка Цвелев явился хмурый. "Придется клеймить". И мы "заклеймили" Аврущенко».
Свою лепту в кампанию начали вносить и правоохранительные органы. Прокурор Московской губернии Ф. В. Шумятский сообщил прессе, что «точно установлен несомненный факт преступления — изнасилования». И добавил:
«Насколько низко пали эти люди, свидетельствует хотя бы такой факт: один из арестованных писателей дал свое показание в... поэтической форме».
Губернский прокурор заявлял, что процесс начнется очень скоро, не позже середины апреля 1928 года. Время шло, но никакой информации о дне начала суда в печати не появлялось. А 24 апреля 1928 года «Комсомольская правда» сообщила, что обвиняемые выпущены из тюрьмы.
«В суд поступило ходатайство за подписью писателей Пильняка, Леонова и Маяковского (на фото)»
«В суд поступило ходатайство за подписью писателей Пильняка, Леонова и Маяковского (на фото)»
«Без строгой изоляции»
Содействовали освобождению трех обвиняемых литераторов видные писатели, которые, судя по всему, поняли, какую в действительности цель преследует усиливавшаяся день ото дня кампания против отдельных проявлений «богемства» у деятелей культуры. «Правда» констатировала, что далеко не все издания, прозаики и поэты заклеймили позором насильников:
«К губернскому прокурору стали поступать письма советских писателей, разделившихся на два лагеря. Часть писателей заступалась за арестованных… Эти писатели расценивали поднятую по поводу Альтшуллера, Аврущенко и Анохина полемику, как "радость газетных писак, почуявших в этом деле благодарный материал скандального свойства", и выражали опасения, что в этой борьбе Альтшуллер, Аврущенко и Анохин "станут жертвой досужего репортера"».
Проблема для организаторов кампании заключалась в том, что обвиняемые настаивали на том, что с З. В. Исламовой имел половой контакт по взаимному согласию только В. И. Аврущенко, а прочных доказательств изнасилования следствие так и не нашло и все обвинение, по сути, основывалось на предсмертных записках и ее словах об укусившем ее мерзавце.
Так что освобождение «трех поэтов» на поруки было логичным и для следствия во многом вынужденным.
Закономерным выглядело и то, что в ситуации «слова против слов» прокурор Ф. В. Шумятский решил сосредоточиться на отрицательных сторонах личностей обвиняемых, для чего отбирались десятки свидетелей. Поэтому начало судебных заседаний перенесли на первые дни мая, а потом окончательно назначили на 17 мая 1928 года.
Но и адвокаты не собирались сидеть сложа руки. Им предстояло доказать, что реальная З. В. Исламова довольно сильно отличалась от нарисованного в прессе образа идеальной жены и комсомолки. В первый же день процесса они ходатайствовали о проведении посмертной психиатрической экспертизы и получили согласие суда. Нашли они и свидетелей.
Однако в тот же, первый день судебного разбирательства ход заседания был нарушен необычайным событием.
«В суд,— сообщала "Правда",— поступило ходатайство за подписью писателей Пильняка, Леонова и Маяковского, в котором они, имея в виду, что разбирающееся дело связывается с литературой, просят назначить литературную экспертизу для выяснения литературной значимости обвиняемых и права их на наименование себя писателями».
Против ходатайства маститых литераторов выступали и обвинение, и защита, но суд удовлетворил его.
Далее все шло по ожидаемому сценарию. На суде зачитывались многочисленные резолюции собраний, требовавших сурового наказания подсудимых. А с помощью отрицательно характеризовавших «трех поэтов» свидетелей обвинитель Ф. В. Шумятский убеждал всех, «что хулиганы от литературы, искусно устроившие волчью западню», изнасиловали З. В. Исламову.
Про выступление основного свидетеля защиты пресса сообщала:
«Студент Кюнер… заявляет суду, что Исламова разговаривала с ним о гомосексуализме и просила добыть ей порнографические открытки и этим была неприятна ему. Однажды Исламова попросила у него кокаину. Все разговоры, компрометирующие Исламову,— о кокаине и порнографических открытках и гомосексуализме — происходили непременно при Исакович».
И, как говорилось в репортажах, лучшая подруга покойной подтвердила это:
«Да, Исламова интересовалась порнографическими открытками, любила скабрезные разговоры. Кокаином Исламова интересовалась еще семнадцатилетней девочкой».
В свою очередь, Р. И. Исламов в показаниях утверждал, что эта свидетельница сама вела аморальный образ жизни:
«У нее в голове только мужчины и вечеринки.
Ей всегда и всюду мерещатся мужчины.
Это — пустая женщина, и я просил жену прекратить с ней знакомство».
Но почему же З. В. Исламова продолжала общаться с подобной подругой и взяла ее с собой в компанию парней? Задали или нет этот вопрос и что на него могли ответить, осталось неизвестным. Суд решил вести допрос имеющих непосредственное отношение к делу свидетелей в закрытом режиме.
Не внесла окончательной ясности в дело и психиатрическая экспертиза. Специалисты заключили, что «никакой душевной болезнью покойная не страдала, у нее был общий невроз на почве болезненности организма».
А литературная экспертиза, проведение которой возглавил главный цензор страны П. И. Лебедев-Полянский, конфликтовавший с организатором «антибогемской» кампании Ф. Ф. Раскольниковым, заняла нейтральную позицию, о чем газета «Труд» сообщала:
«Члены экспертизы — поэт Казин, член союза крестьянских писателей Замойский и председатель Главлита Лебедев-Полянский. Мнение экспертизы сводится к следующему. Подсудимые имеют право называться писателями. Но они — писатели рядовые, начинающие, с неопределившимся еще миросозерцанием. Пролетарскими писателями назвать их нельзя, но ничего антисоветского в их произведениях нет».
По существу, в ходе судебного следствия выявить истину так и не удалось.
В ходе прений государственный и общественный обвинители подчеркивали, что во избежание впредь гнусных преступлений нужно, как и требуют трудящиеся, наказать подсудимых максимально строго. Защитники настаивали, что никаких весомых доказательств самого факта преступления не существует, а значит, подзащитных следует оправдать.
В последнем слове «три поэта» виновными себя не признали, а М. А. Альтшуллер пафосно требовал или оправдать его, или расстрелять. Суд, как сообщала печать, совещался довольно долго — шесть часов, а вынесенный приговор гласил:
«Суд приговорил: Альтшуллера, Моисея Альбертовича, по 2 ч. 153 ст. УК к лишению свободы сроком на 8 лет, Аврущенко, Владимира Израилевича, по той статье, к 4 годам лишения свободы, Анохина, Венедикта Ивановича, по той же статье — к трем годам. Все трое — без строгой изоляции и поражения в правах».
Им зачли в срок заключения 29 дней предварительного содержания под стражей. Кроме того, в приговоре говорилось:
«Приговор суда является окончательным и может быть обжалован в течение 72 часов в Верхсуд РСФСР».
Этим правом осужденные воспользовались. И решение Верховного суда РСФСР стало поистине удивительным.
«Московский губернский суд совершенно правильно определил степень социальной опасности всех подсудимых»
«Московский губернский суд совершенно правильно определил степень социальной опасности всех подсудимых»
«Газета лишенных свободы»
Принятое 15 июня 1928 года решение уголовно-кассационной коллегией Верховного суда РСФСР не могло не удивлять:
«Кассационная коллегия Верхсуда нашла, что губсуд без достаточных оснований расширил рамки этого дела, включив не имеющие к нему прямого отношения литературные вопросы. В то же время Верхсуд признал, что московский губернский суд совершенно правильно определил степень социальной опасности всех подсудимых.
Верхсуд нашел, что двое подсудимых — Альтшуллер и Анохин — не имели с Исламовой половой связи, но это не смягчает их виновности, так как в отношении всех троих доказаны факты издевательства над Исламовой, приведшие ее к самоубийству. Губсуд совершенно правильно квалифицировал преступление всех трех подсудимых по II части 153 ст. УК.
На основании вышеизложенного, уголовно-кассационная коллегия Верхсуда РСФСР постановила приговор мосгубсуда оставить в силе».
Адвокаты возмущались, считая вынесенное решение произволом и попранием закона.
Но урок интеллигенции был преподан. Стало понятным, что любой творческий человек, каким бы талантливым и ценным он ни считался, может быть обвинен в отнюдь не политическом гнусном преступлении, ошельмован и отправлен за решетку.
Как политически вредные были ликвидированы и Высшие государственные литературные курсы.
Но трое осужденных не унывали. В Московской губернской тюрьме на Таганке они организовали литературный кружок, помогая «камкорам» — камерным корреспондентам —правильно писать статьи, которые публиковала печатная «Двухнедельная газета лишенных свободы Московского Таганского дома заключения».
Мало того, как сообщалось в прессе, весной 1929 года они организовали в домзаке модный в то время импровизированный судебный процесс. Заключенные в роли судей, прокурора и защитников рассматривали дело о книге, написанной бывшим обитателем этой тюрьмы о жизни и быте в ней.
Инсценированный суд решил «признать книгу бездарной и вредной, о чем довести до сведения федерации сов. писателей».
Однако В. И. Аврущенко в числе участников этого действа не значится, хотя о его досрочном освобождении ни тогда, ни позднее ничего не сообщалось. Осенью 1929 года начали публиковать его стихи. А в марте 1930 года он уже числился среди выступавших на вечерах памяти В. В. Маяковского. Летом того же года он ездит по стране в составе бригады репортеров газеты «Гудок». А вскоре его на год призвали в армию. После чего он вернулся в «Гудок», начал выпускать книги очерков и стихов, окончил Литературный институт и считался одним из признанных советских поэтов.
Досрочно оказался на свободе и М. А. Альтшуллер. Но его имя стало нарицательным и в 1934 году А. М. Горький опубликовал письмо «партийца, ознакомившегося с писательской ячейкой комсомола», в котором среди прочих ненужных в ВЛКСМ людей упоминался «Альтшуллер — герой нашумевшего процесса». И, видимо, с тех пор он публиковался только под псевдонимами и, как говорится, старался не светиться.
А вот о В. И. Анохине никто в литературной среде никогда не слыхал больше ни слова.
В небытие чуть было не отправился в 1938 году и В. И. Аврущенко.
Две украинские газеты «Вiстi» и «Большевик Полтавщины» написали, что его творчество «классово враждебное и антисоветское».
И многие редакции немедленно вернули ему рукописи, уже принятые к опубликованию. Но поэта взял под защиту комитет ВЛКСМ Союза писателей, который постановил:
«Подобная литературная "работа" с поэтом, творчество которого как раз нуждается в критике и товарищеской помощи, противоречит всей нашей политико-воспитательной работе среди писателей».
И В. И. Аврущенко избежал репрессий. А после начала Великой Отечественной войны его призвали в армию и вместе с другими писателями и поэтами техник-интендант первого ранга Аврущенко отбыл на фронт для работы в армейской печати. М. А. Альтшуллер многие десятилетия спустя писал о его гибели:
«Раненный в коленную чашечку, не имея сил идти, вынужден был при выходе из окружения в районе Пирятина остаться в деревеньке, куда через полчаса после нашего ухода вступили гитлеровские танки. Поэта-коммуниста фашисты привязали к двум танкеткам. Танкетки разъехались в стороны...».
Описывая эту историю, обычно ссылаются как на первоисточник на рассказ неназванного раненого политрука в госпитале, записанный в 1942 году. Однако в приказе Главного управления кадров Народного комиссариата обороны СССР №0475 от 6 марта 1946 года о В. И. Аврущенко сказано:
«Пропал без вести в сентябре 1941 года».
М. А. Альтшуллер пошел на фронт добровольцем, 22 июня 1941 года. Был награжден, закончил войну гвардии капитаном и после войны остался жить в Риге. Со второй половины 1940-х годов его публикации, под псевдонимом, начали появляться в центральной печати. Выходили и его книги военно-патриотической тематики. А в 1972 году он написал проникновенную статью о В. И. Аврущенко, в которой «рассекретил» себя.
К тому времени «Дело трех поэтов» почти позабылось. Ведь опыты по дрессировке творческих людей продолжались и росли в масштабах. О результатах их с точностью можно сказать одно — прирученные литераторы после смены власти очень дисциплинированно меняли взгляды согласно новым веяниям и не без удовольствия вытирали ноги о тех, кому еще недавно подобострастно подчинялись.