выставка графика
В Галерее искусств Зураба Церетели открылась выставка "Искусство великой княгини". Представлены на ней акварели великой княгини Ольги Александровны (1882-1960), сестры императора Николая II. Графику августейшей художницы оценивал СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
В Москве работы великой княгини не впервые: еще три года назад их показывали на выставке в Школе акварели Сергея Андрияки, и привозил их опять же благотворительный фонд ее имени, который возглавляет супруга ее сына Тихона — Ольга Куликовская-Романова. Теперь, серьезно (почти в два раза) расширившись, выставка оказалась в выставочном зале на Пречистенке. Отчего при изобилии возможных выставочных залов в том и другом случае кров выставке давали исключительно художники, приближенные к столичному руководству, сказать трудно, не до такой степени эта выставка беспомощна, чтобы помочь ей могла только бронебойная мощь Зураба Церетели.
Это около двух сотен работ, в основном акварели; есть, правда, несколько небольших работ маслом. Плюс полагающийся минимум фотографий и документов, освещающий биографию Ольги Александровны. После революции она оказалась сначала в Крыму, потом на Кубани, откуда через Сербию перебралась в Данию — к императрице Марии Федоровне, своей матери. После второй мировой уехала в Канаду, где и жила до своей смерти в 1960-м — из ближайших родственников последнего российского императора такое долголетие не было отпущено больше никому. Рисованием увлекалась с детства; среди ее наставников были, в частности, академики Лемох и Маковский.
Круг ее сюжетов довольно ограничен. Пейзажи, близкие, интерьеры сменявшихся жилищ, буколические сценки, натюрморты с цветами, просто цветы. В смысле композиции в этих акварелях почти постоянно есть нечто открыточное, олеографическое (впрочем, во время первой мировой по рисункам великой княгини действительно выпускались открытки — такова была, как бы мы сказали сейчас, благотворительная акция общины Св. Евгении). С точки зрения колористики все тоже, мягко говоря, прямолинейно: трава — ровно-зеленая, золотая осень — равномерно оранжевая и красная и так далее; игра оттенков ее явно не очень увлекала. Но вот в смысле мелочной и точной цепкости рисунка и тщательности, с которой зафиксированы все эти васильки в полях, герани на подоконниках и гиацинты на пасхальном столе, есть чему подивиться.
Впечатления, производимые этими акварелями, в итоге двойственны. С одной стороны, это очень дамское искусство. И притом очень аристократичное. Едва ли не первая и едва ли не самая верная литературная ассоциация, которая приходит в голову, от отечественной императорской семьи и от галереи Зураба Церетели далека просто-таки бесконечно. Это маркиза де Вильпаризи, героиня прустовской эпопеи про поиски утраченного времени, умилявшая посетителей своего салона тем, что встречала их, склонившись над очередным акварельным букетом. Тут речь идет об изображении цветка не как художественной задаче или, допустим, естественно-научной какой-нибудь (еще сравнительно недавно атласы растений иллюстрировались именно акварельной графикой, а не фотографиями). Нет, здесь просто сосредоточенное, умиленное, поверхностное, аккуратное и гордое своей аккуратностью любование. По ощущению это вполне близко к традиционному дамскому рукоделию XIX века, к бисерным вышивкам и к девичьим альбомам с виньеточками: несмотря на разницу художественного уровня, там и сям легко почувствовать неторопливость времени, которое было щедро потрачено на не особенно полезный, но беззаботный досуг.
Но это только одна сторона. В то же самое время акварели Ольги Александровны все-таки выдают включенность в искусство не дамское, а всеобщее, и не XIX века, а более или менее современное ей. Бог знает, насколько эта включенность изначально была сознательной; дело в том, что искусство, о котором идет речь, не столько "большое" русское искусство первой четверти прошлого века, сколько его куда более массовый вариант, растиражированный в тогдашних открытках, журналах и так далее. Не Бенуа, а Самокиш-Судковская; не "Мир искусства", а иллюстрированное приложение к журналу "Нива". Вот тут-то и обнаруживается самая занятная деталь, наиболее очевидная в тех случаях, когда великая княгиня пишет не пейзажи и не цветы, а натюрморты или архитектурные виды. Это касается техники. Когда видишь, допустим, фасад дворца Амалиенборг или же серебряный молочник, в которых ровно ничего гениального нет, но зато с адским терпением сделана сама графика, старательно передающая светотени и блики,— невозможно не вспомнить почти современную этим акварелям советскую школу архитектурной акварельной графики времен соцреализма. Та же самая тщательность и ремесленная усидчивость, то же самое внимание к точности деталей, аккуратности отмывок, гладкости письма. Понятно, что прародитель у акварельной манеры великой княгини и у акварельной манеры советских зодчих сталинской эпохи один, а именно мейнстрим отечественной акварельной школы конца XIX века (в свою очередь, впитавший в себя и академизм, и передвижников, и кое-что из европейской моды). Но не видя этой выставки, не представишь себе, насколько далеко могли разойтись отпрыски этого "прародителя".