"Мистера и миссис Смит" (Mr. And Mrs. Smith, 2005 **) Дага Лимана не назовешь разочарованием сезона: ждать-то особенно и нечего было. В конце концов, с Голливудом, и не только с Голливудом, а со всем мировым мейнстримом все ясно: кризис идей, отсутствие визуального воображения, диктат звезд, с которым не сравнятся даже капризы идолов экрана золотого века Голливуда. И Даг Лиман — вполне безличный режиссер, сначала поигравший с модной темой sex, drugs and rock-n-roll, а затем заслуживший право на экранизацию похождений амнезийного суперагента Борна. Меньше всего претензий к сюжету "Мистера и миссис Смит". История супругов-киллеров, тщательно конспирировавшихся друг от друга, а затем получивших приказ убрать свою половину, мягко говоря, не оригинальна. Была и "Правдивая ложь" (1994) Джеймса Кэмерона, и "Честь семьи Прицци" (1985) великого старика Джона Хьюстона, разрабатывавшие примерно ту же самую коллизию. Но, в конце концов, режиссура, как утверждают многие авторитеты, не что иное, как воровство. Главное — чтобы воровали азартно, изобретательно. Самую затертую канву можно разукрасить прикольными деталями, приправить иронией и самоиронией. Даг Лиман же тупо фотографирует сценарий, подменяя режиссуру спецэффектами. Брэд Питт и Анджелина Джоли не играют, а позируют. Да хотя бы и позировали, кто ж от них требует психологической тонкости, но они так боятся утратить свой глянцевый образ, что, кажется, каждый их шаг на экране находится под защитой досконально расписанного контракта: сюда не смотреть, туда не ходить. По сценарию они вроде бы хоть и профи, но недотепы, но актеры совершенно не готовы поиграть с этой двусмысленностью. Но если они не недотепы, то в чем, собственно говоря, интрига: по-тихому бы замочили друг друга, не тратя времени на семейные ужины и прочие танго, и всего делов. А так мыкаются, мыкаются по экрану, ослепительно, как им кажется, улыбаясь. Взрывается мексиканская пустыня, горит все, что может гореть, и разлетается вдребезги все, что может разлететься, но от фильма остается одно-единственное ощущение — всеобъемлющей, непреодолимой скуки. Впрочем, есть несколько крохотных забавных эпизодов. Например, догадавшись, что жена должна его убрать, мистер Смит выбрасывает благоверную на полном ходу из автомобиля, но так засматривается на ее падение, что, зазевавшись, сам вылетает сквозь заднее стекло. Но эти блестки иронии гаснут, не разгоревшись. "Джентльменское соглашение" (Gentlman`s Agreement, 1947 ***) — один из первых фильмов великого Элиа Казана, режиссера, благодаря которому система Станиславского легла в основу американской актерской школы, первооткрывателя Марлона Брандо. Фильм подтверждает циничное мнение, что великим Казан стал из-за жестокой психологической травмы: в начале 1950-х годов он сломался, назвал комиссии по расследованию антиамериканской деятельности сенатора Маккарти друзей и коллег-коммунистов и потом всю оставшуюся долгую жизнь снимал кино о человеческой слабости. До этой травмы, как свидетельствует "Джентльменское соглашение", Казан был аккуратным, как сказали бы сейчас, политически корректным и довольно скучным режиссером. Фильм интересен прежде всего как свидетельство о нравах послевоенной Америки. Принято считать, что сталинская "борьба с космополитизмом" конца 1940-х годов была рецидивом средневекового варварства, особенно невыносимого в стране, победившей нацизм. Оказывается же, что в то же время в США преспокойненько по негласному "джентльменскому соглашению" процветал почти что узаконенный антисемитизм: евреев не селили в респектабельных гостиницах, не брали на работу, окружали невидимой стеной отчуждения даже в либеральных редакциях. А вернувшимся с войны боевым офицерам-евреям прозрачно намекали, что они, как сказали бы в СССР, "воевали в Ташкенте". Герой фильма, сыгранный Грегори Пеком зрелый и опытный репортер, получивший задание написать серию очерков об антисемитизме, открывает для себя все эти зловещие реалии так, словно родился накануне и ни о чем не догадывался. Дорогого стоят его мучения, когда он задумывается, как же писать об антисемитизме. Вот писал он о бомжах — и сам прикинулся бомжом, писал о дальнобойщиках — и сам поехал по трассе. Осенило: дай-ка я всем скажу, что я еврей. Впрочем, Казан намечает легкую двусмысленность ситуации. Как любой неофит, Филип Грин пережимает с еврейским бременем, с которым ему жить-то не всю жизнь, а какие-то два-три месяца. Даже невеста бросает его, раздосадованная непрерывными патетическими словоизлияниями. Но финал вполне соцреалистический. Очерки выходят в свет. Собиравшаяся умирать мама героя оживает, прочитав о подвиге сына. Однополчанин-еврей находит работу. А Казан искренне верит в триумф демократии, не догадываясь, что через пять лет она поставит его самого перед выбором между предательством и тюрьмой.