выставка живопись
В галерее "На Солянке" открылась выставка "Певец земли русской", посвященная 120-летию Сергея Герасимова. Автор хрестоматийных сталинских картин, ректор Суриковского и Строгановского институтов, председатель Союза художников РФ, депутат Верховного Совета СССР, почетный гражданин города Можайска Сергей Васильевич Герасимов всегда считался среди советских искусствоведов настоящим мастером и порядочным человеком. На выставке побывал ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
В принципе, чтобы понять творчество Сергея Герасимова, следует пойти в Третьяковскую галерею. Посмотреть "Колхозный праздник", "Мать партизана", "Клятву сибирских партизан". Или пейзажи, "Зиму", "Лед прошел", "Весеннее утро". Хотя все равно понять, по-моему, мало что удастся.
Я хорошо помню, как студентом меня подводили к этому "Колхозному празднику", и начинали, как-то со значением понижая голос, объяснять, что эта картина — не то, что, скажем, "Сталин и Ворошилов в Кремле" (они же — "Два вождя после дождя") другого Герасимова, Александра. Ведь в ней живо наследие русского импрессионизма, и посмотрите на то, как нарисована спина у велосипедиста, какой рефлекс, живописная свобода, это совсем не то, что вымученная шинель товарища Сталина. А какой свежестью колорита поражает его "Зима"! И я смотрел, и изо всех сил проникался, и понимал, что ничего у меня не выйдет.
Тут был подтекст. Полвека назад, в 1948 году, Сергея Герасимова сняли с поста ректора Суриковского института за недостаточную твердолобость. Он заслужил славу стойкого, хотя и осторожного либерала, и потом, на посту председателя союза, он был таким же — и помогал, и защищал, и это очень отличало союз от Академии художеств. И вот, глядя на эту спину велосипедиста из колхозного праздника, даже на шину велосипеда, надо было как-то почувствовать этот свободный привкус, ощутить, что на самом деле здесь изображен не колхозный праздник в 37-м году, а судьба импрессионизма в условиях соцреалистического давления. И мы, настоящие эстеты, знаем, что хотя он и называется "певец земли русской", но на самом деле он не то, а несет нам наследие импрессионизма.
Но то в Третьяковке, где в принципе учителей Сергея Герасимова, Валентина Серова и Константина Коровина можно было увидеть через два зала, а его соседей по эпохе, того же Александра Герасимова, тут же, рядом. И действительно, было видно, что мазок разный. А в галерее "На Солянке" выставлена коллекция Дома-музея Сергея Герасимова в городе Можайске. Он родился в этом городе, там же в 1915 году построил себе дом-мастерскую под стенами Лужецкого монастыря и туда всю жизнь и ездил. Так что весь вот этот осторожный, но твердый либерализм в деле проноса свободного мазка через колхозный праздник нужно как-то соотнести с Можайском, понять, как эта проблема стояла в этом городе. Это невозможно понять. Борьба питерского академизма в соцреалистической редакции с французским наследием, претворенным московской школой живописи,— борьба за право рисовать колхозные праздники — это совершенно неактуальная для Можайска тема. Даже сам факт существования этой борьбы в советском искусстве — бессмысленная для можайцев информация.
А с другой стороны — в Можайске никогда не было мастера такого уровня, как Сергей Герасимов. Вот, например, городу Сиене выпала такая доля — у них были братья Лоренцетти, и мы знаем, как выглядела эта Сиена именно потому, что они ее нарисовали. А вот Можайску достался Сергей Герасимов. И поля вокруг этого города, тот же Лужецкий монастырь, дома и улицы, Москва-река — все это существует в искусстве потому, что был Сергей Герасимов. Название выставки "певец русской земли" звучит невыносимо, но помимо наивного пафоса в нем есть элемент простой номинации, вот просто — он эту землю нарисовал. Вопрос в том, как звучит эта песня.
Кажется, что это ситуация отчасти родственная Василию Тредиаковскому. Когда тот в своем XVIII веке пишет про Петербург: "Немало зрю в округе я доброт: / Реки твоей струи легки и чисты; / Студен воздух, но здрав его есть род: / Осушены почти уж блата мшисты", то диковатость этого письма связана с тем, что решаются тут не столько проблемы описания невского берега, сколько проблемы перевода пасторальной поэтики в одический жанр в перспективе новомодных тогда теорий Буало. Так и Сергей Герасимов, когда рисует интерьер Лужецкого собора, интересуется в большей степени не тем, что в этом разоренном большевиками соборе — уничтоженным алтарем, сбитыми фресками, рассыпающейся копией "Явления Христа народу" на западной стене,— но проблемами трансформации гаммы французского импрессионизма в полутемном интерьере. То есть он, разумеется, певец земли русской, но петь он научился в другом месте и много думает о правилах пения. У него очень модная структура припева, но на пятьдесят верст вокруг этого никто не может понять.
Тут вопрос, как же ко всему этому относиться. То ли как-то сугубо интеллигентски, и тогда стоит восхищаться уроками Серова ("За чайным столом", этакая постаревшая "девушка с персиками") и уроками Коровина ("Карусель"). То ли вне этой проблематики макабрической борьбы за импрессионизм в Москве 1948 года (когда настоящий импрессионизм уже пятьдесят лет как закончился). Я не знаю, как отвечать на этот вопрос. Но оцените ситуацию.
Вот есть русский город. Вот в нем есть один музей — одного художника. Этот художник жил тут всю жизнь. Хотя он был депутатом Верховного Совета, но подпольно тащил импрессионизм сквозь соцреализм. В этом можно убедиться по экспозиции музея. И дотащил, и с тех пор и импрессионизм схряс, и соцреализм тоже.