Нон-фикшн

Александр Каменский был человеком редкой породы. В литературоведении такие "новомирские" фигуры у нас еще встречались, в искусствознании он, пожалуй, и был такой один. Он умер в 1992 году, а теперь издательство "Трилистник" выпустило его книжку "Марк Шагал. Художник из России". Тут драма. Каменский переписывался с Шагалом с 1969 года, книгу начал готовить в конце 70-х для французского издательства Edition du Regard по заказу Жозе Альвареза. Заказ устраивал Шагал, но до издания художник не дожил (он умер в 1985 году). Когда книга вышла в 1988-м, то Каменский обнаружил, что издатель сократил текст в три раза. Он хотел издать книгу целиком по-русски, но опять же не дожил до издания. Книга должна была порадовать в первую очередь автора и героя, но теперь эта радость осталась только нам.

Каменский хотел показать Марка Шагала как русского художника. Для западного контекста — задача, странная своей абсурдностью. Если отбросить вопросы национального престижа, то следует признать, что как художник Марк Шагал родился в 1911 году в Париже. Все предшествующее — подготовительный этап, но с этим было совершенно невозможно согласиться в 70-е, и старания Каменского понятны. Самое интересное — как он это делает. Мир Шагала он увлекательно сопоставляет с русской иконописью. Не менее серьезно обсуждаются связи между философией Владимира Соловьева (и всем блоком православного символизма) и поэтикой Марка Шагала. Разумеется, большую роль играет и вообще русская культура Серебряного века, атмосфера Петербурга, разлитый в воздухе новый мифологизм, определяющий и модерн, и символизм. Есть некие общие принципы мифологизма; выясняя их, Александр Абрамович обращается к Джорджу Фрезеру, а от него — к Библии. Важную роль играет в его книге и Михаил Бахтин с народной культурой, а через бахтинскую теорию праздника осуществляется выход к хасидизму. Есть даже про русскую природу, ведь недаром, отмечает автор, юный художник копировал Левитана. И все же, подчеркивает Каменский, это чудо, что родился такой художник, который в своем детстве видел разве что литографии на религиозные темы и самого слова "художник" не знал.

Я бы сказал, что это чудо, что его так рассматривают. Мальчик из местечковой еврейской семьи. Почему это он в раннем детстве должен был прикоснуться к миру русской иконы? Даже если в Витебске и была православная церковь, не правильнее ли считать, что его все же водили в синагогу? Какие, собственно, литографии на религиозные темы имеются в виду? С чего бы это? Какая атмосфера Петербурга на него повлияла? Он нарисовал десятки тысяч картин и рисунков, у него нет ни одного вида Петербурга! Можно ли всерьез думать, что, ютясь по ночлежкам, еврейский мальчик, незаконно выехавший за черту оседлости, бьется над смутной софиологией Владимира Соловьева? Зачем? А нельзя ли предположить, что он копировал Левитана не из любви к русской природе, а из-за того, что это был первый великий русский художник из евреев, копии которого охотно покупали петербургские банкиры и адвокаты, вышедшие за черту оседлости? И для чего, собственно, понимать хасидизм через Михаила Бахтина? Не проще ли предположить, что с хасидизмом Шагал мог столкнуться как-то более непосредственно? И стоит ли так уж сближать Марка Шагала с русским кубофутуризмом? Ларионов и Гончарова действительно показывали Шагала на выставке "Мишень", когда тот уже был в Париже — но выставляли рядом с Пиросманишвили. Два художника-примитивиста из инородцев — вот они как это понимали, и не попади Шагал в Париж, он бы и стал еврейским Пиросмани.

Мне кажется, эта книга довольно странно рисует мир юного Марка Шагала. Но все исправляется, если предположить, что это, наоборот, мир Александра Абрамовича Каменского. Вот он, интеллектуальный ландшафт русского критика 70-х — тут тебе и Соловьев, и недавно переведенный Фрезер, ну и, разумеется, русский авангард, и русская икона, и миф Петербурга, и Бахтин. Библия если и есть, то немного на периферии, заслоненная "Мастером и Маргаритой". И вот во всем этом мире дорогих тебе интеллектуальных и художественных вершин нужно расположить свою собственную любовь, Марка Шагала, протоптать к нему дорожки и от Бахтина, и от Соловьева, и от иконы. Это и означает показать Шагала как русского художника — включить его в контекст сегодняшней русской интеллектуальной жизни.

Такой ход естественен для критика и несколько странен для ученого. Можно понять Жозе Альвареза, который все это вырезал: он просто не понимал, с кем имеет дело. Александр Каменский и был критиком — лишь специфика советского существования заставляла его маскировать свои блестящие парадоксальные эссе под искусствоведческие научные монографии. И читая все это, поражаешься богатству мира этого человека 70-х годов и думаешь, как все ж таки далеко мы продвинулись из той России по пути в интеллектуальную Боливию. Впрочем, это движение не лишено своих достоинств.

Издательство "Алетейя" выпустило сборник эссе Михаила Новикова "Частное письмо по неизвестному адресу", и для любого, так или иначе участвовавшего в странной жизни 90-х, это нечто вроде дневника. Михаил Новиков работал здесь, с нами, его колонки были на том месте, где вы читаете сейчас эти строки. О человеке, с которым работал рядом, чьи тексты читал в верстке, который погиб как-то невозможно, распространив своим уходом ощутимый привкус призрачности нашего существования, писать трудно. Но эту книгу я настоятельно рекомендую всем, потому что в ней подобие оправдания нашей деятельности.

Михаил Новиков избрал уход от "высокой" позднесоветской культуры как сознательную позицию новой критики. Он писал обо всем: женской прозе 90-х, сериале "менты", Акунине, олигархах, путешествиях по Африке — и обо всем с искренней увлеченностью и симпатией. У него не просто не было следов советской иерархии высокого и низкого. Единственное, что его не столько раздражало, сколько вызывало презрение,— пафос и попытки выдать свою точку зрения за общезначимую. Это не имело права на существование как вид пошлости, и, собственно, благодаря отчетливой артикуляции позиции он и создал поэтику коммерсантовской художественной критики.

Понятно, почему так, ведь если мы признаем, что СССР кончился, давайте отдадим себе отчет в том, что кончилась и духовная власть интеллигенции, и сама возможность некоего совершения в интеллигентском смысле слова. Но качество этой книги не в ответе на вопрос "почему", а в ответе на вопрос "зачем". У нее гениальный составитель — Борис Колымагин. Михаил Новиков был не только литературным критиком, а еще и гонщиком, и писал репортажи с "Формулы-1". Эти репортажи — без названий, про какие-то давно кончившиеся заезды, казалось бы, неликвидный материал — составители превратили в шампур, на который насадили всю книгу. В результате в ней появилось особое измерение — скорость. Когда мысль, письмо, суждение совершается в каком-то немыслимом темпе. Когда ты едва ли на секунду можешь отвернуться в сторону и что-то заметить, а так — все время летишь, то в этом, оказывается, есть свое качество. Новой остроты жизни. Когда ее яркость определяется ее быстротой.