К фильму "Вернуть отправителю" (Return to Sender, 2004 **) — особые требования: как-никак его снял Билле Аугуст, датчанин, входящий в элитарный "клуб" режиссеров, дважды завоевавших Золотую пальмовую ветвь Каннского кинофестиваля. Помимо Аугуста в этом "клубе" состоят только четыре режиссера, если считать бельгийцев, братьев Дарденн, во второй раз получивших премию в этом году, за одного двухголового автора. Очевидно, фильмы Аугуста "Пелле-завоеватель" (Pelle erobnerren, 1987) и "Благие намерения" (Der Goda viljar, 1992) наградили в Канне именно за то, что они были "никакие": крепкие, классицистические постановки, не более того. Но участники жюри подобрались таким образом, что левых наградить они не хотели, а среди консерваторов ярких личностей, как правило, не водится. Вот и побеждал в Канне "первый ученик" Аугуст. "Вернуть отправителю" — еще более "никакой" фильм, чем его каннские хиты. Начало интригует: совершенно непонятно, в каких отношениях находится главный герой с приговоренными к смерти, ожидающими помилования или казни в "коридорах смерти". Мерещатся изощренные заговоры, адские козни, пересадки органов и сексуальные странности. Но все получает банальное, рыночное объяснение. Бывший юрист с говорящим именем Ницше переписывается с осужденными, втираясь к ним в доверие. Когда же его корреспондента убивают на электрическом стуле, "жучок" продает его письма из неволи респектабельным маньякам — коллекционерам автографов смертников. Следующие полтора часа экранного времени в сердце жулика занудно просыпаются благородные позывы. Влюбившись в женщину, осужденную за похищение и убийство ребенка, он, естественно, интуитивно ощущает ее невиновность и, стараясь опередить время, оставшееся до казни, ищет подлинного преступника. Банальная конструкция, которая порой оживает, если за нее берутся Клинт Иствуд или Алан Паркер. Но только не Билле Аугуст: "Вернуть отправителю" — безличный, плоский фильм. Сопереживать героям никак не удается. Критики винят в режиссерской неудаче сценаристов Нила Первиса и Роберта Уэйда, отложивших в сторону новые похождения Джеймса Бонда и возопивших против смертной казни.
Впрочем, в фильме есть эпизод, несколько искупающий его недостатки. На свидании в тюрьме Ницше и его клиентка страстно совокупляются через прутья клетки. Возможно, это фантазия потерявшего голову от любви афериста. Зрелище вызывает шок не столько сексуального, сколько социального свойства. Как же так, мы же знаем из сотен фильмов, как сурово контролируются свидания в тюрьмах, а тут такая бесхозяйственность. Что же, нам все врали? Впрочем, кино, претендующее на откровенный эротизм, смотреть порой не менее скучно, чем благонамеренный фильм Аугуста. Но у "Венеры в мехах" (La Maliziedi Venere, 1969 *) Массимо Далламоно есть хотя бы свое место в истории кино. Именно этот фильм породил великосветский секс-гламур. К "Венере в мехах" стилистически восходит снятая через четыре года "Эмманюэль". Картинок красивой жизни, верховой езды, катания на водных лыжах и виражей на высокогорных дорогах в фильме едва ли не больше, чем, собственно говоря, секса. Тогдашние мастера эротики с пиететом относились к мировой культуре: персонажи добросовестно разговаривают репликами из романа Захер-Мазоха. С тех пор зрители привыкли к гораздо более откровенным диалогам и действиям — это свидетельствует не о моральном упадке, а только о минимизации общественного лицемерия,— но все равно слушать диалоги властной Ванды и плейбоя, отдавшегося ей в рабство, комично. Сцены, в которых мужик умоляет Ванду пороть его, отдаваться другим мужчинам у него на глазах, да еще сдобренные разглагольствованиями о радости сексуального рабства, кажутся пародией на "Дневную красавицу" (1967) Бунюэля. Хотя на самом деле это Бунюэль спародировал все стыдливые буржуазные вариации на тему "извращений", словно предвидя, что вот-вот они войдут в моду. Возможно, с иронией следует отнестись и к "Покорению" (Conquest, 1937 ***) Кларенса Брауна, истории любви Наполеона и польской графини Марии Валевской, которую ясновельможные паны во главе с ее собственным мужем уговорили отдаться императору, дабы тот даровал Польше независимость. Дорогого стоит первая сцена, в которой даже не казаки, а какие-то лютые махновцы налетают на усадьбу Валевских, вытирают сапоги портьерами, топят камин гобеленами и лапают служанку, пока весть о приближении французов не повергает их в бегство. Но главную роль в фильме сыграла Грета Гарбо, а она в самых тиражированных и привычных для нее сценах принесения себя в жертву сначала — национальным интересам, потом — имперской судьбе Наполеона вдруг загорается мистическим внутренним светом, который заставляет забыть о всех наивных нелепостях фильма.