театр премьера
Спектакль "Шум времени" ожидался как одно из главных событий продолжающегося в Москве VI международного театрального фестиваля имени Чехова, ведь он объединил силы двух знаменитейших коллективов — английского театра "Комплисите" под руководством Саймона Мак-Берни и американского струнного Эмерсон-квартета. Рассказывает РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Международный театральный фестиваль имени Чехова проводится в Москве раз в два года. Генеральный спонсор — LG Electronics. Фестиваль проходит при поддержке компаний "Аэрофлот--Российские авиалинии", Comstar United Telesystems и отеля "Мариотт".
"Шум времени" не театральный спектакль и не концерт в традиционном понимании этих слов. Режиссеру Саймону Мак-Берни театр (сам он назвал свое произведение драматической медитацией) нужен для того, чтобы подготовить зрителей к музыке, но и музыка возникает не просто так, как на симфоническом концерте. Она вырастает из театрального действия. Наверное, для зрителей английских и американских важна в "Шуме времени" и просветительская составляющая, ведь представление можно определить и как театрализованный мультимедийный рассказ о биографии Дмитрия Шостаковича и об ужасном Советском Союзе, который изничтожает своих лучших людей, но при этом запускает первого человека в космос. В этом смысле для московских зрителей "Шум времени" стал не уроком, а повторением пройденного. Тем интереснее было сосредоточиться на театральных приемах. И на музыке.
Спектакль, кстати, посвящен не только композитору, но и звуку вообще. Поэтому историю здесь отсчитывают с изобретения радио. В абсолютной темноте по сцене летают светлячки старых радиоприемников, а из помех мирового эфира выхватываются новости разных времен и народов. Время течет в обратную сторону — сначала сообщают о терактах в лондонском метро, затем слышны упоминания Всемирного торгового центра и Берлинской стены, говорят о смерти Дмитрия Шостаковича, о полете Юрия Гагарина, слышна картавая речь вождя мирового пролетариата, пока наконец не добираются до открытия русского ученого Александра Попова.
Собственно театральных приемов обычно изобретательный Саймон Мак-Берни придумал не так-то уж и много. Вряд ли его фантазия иссякла или поленилась, просто на сей раз режиссер поставил перед собой задачу как бы взрыхлить подсознание зрителя, настроить его слух, словно радиоприемник, на верную частоту восприятия музыки. Едва ли ни главное сценическое решение режиссера — летающие по темной сцене серые плащи сталинских времен, призраки истории, становящиеся экранами для архивных фотографий. Фонограмма начитывает отрывки из воспоминаний о Шостаковиче его друзей и пассажи общефилософского свойства, описывающие сложный процесс восприятия музыки человеком. Актеры театра "Комплисите" сопровождают аудио-видеолекцию отрывочными пластическими комментариями. Они блуждают между расставленными по сцене стульями для оркестра, мучают символическое тело-виолончель и потом растаскивают инструмент на отдельные детали, с помощью нехитрых средств изображают парящего в невесомости и напевающего одну из песен Шостаковича Гагарина.
Строгое, скупое на цвет и свет действо готовит вторую, чисто музыкальную часть спектакля, в которой американские музыканты (Юджин Дракер, Лоренс Даттон, Дэвид Финкель и Филипп Сетзер, являющийся, кстати, автором идеи спектакля) играют последний квартет композитора. Дмитрий Шостакович звучит во всем своем непостижимо трагическом объеме. В этих звуках воплощен и мрак конкретных исторических обстоятельств, и изначальное проклятие человеческого бытия. Квартет актеров "Комплисите" в это время не покидает Эмерсон-квартет: первые ведут себя одновременно как вечные мистические двойники и банальные кагэбэшные соглядатаи. А стулья, на которых должен был сидеть оркестр, исполняющий в блокадном Ленинграде знаменитейшую симфонию, к финалу спектакля складываются в высокую пирамиду в углу сцены. Если бы не было музыки, она, наверное, так и выглядела бы всего лишь горой стульев. Но Эмерсон-квартет играет так, что в этом стихийном нагромождении мебели глаз зрителя вдруг различает и радиобашню Шухова, и объект модернистского искусства, и гору вещей, оставшихся от жертв Освенцима.
Как бы ни были ужасны или прекрасны земные проявления, все они — лишь помехи мирового эфира, в котором человеку только изредка дано расслышать звуки вечности. Последний, предсмертный струнный квартет Шостаковича звучит в спектакле как переживание общей судьбы всего человечества, но и как прощание с этим миром отдельно взятого гения. Шумом времени и его воплощением оказывается трагическая музыка великого русского композитора. Из космического хаоса судьбы, закинувшей человека в мир, музыканты вслед за Шостаковичем извлекают звуки, в которых слышны отчаяние, терпение, страх небытия и стоическое ожидание конца. Когда слушаешь 15-й квартет в исполнении "эмерсонов", почти физически ощущаешь, что вот-вот задохнешься, что организм не справляется и сознание меркнет. Но когда спектакль кончается, воздуха в легких становится больше, чем было до его начала. Аплодировать трудно, потому что чувство облегчения и избавления сильнее, чем благодарность актерам. Видимо, именно это ощущение древние греки называли катарсисом.