На сцене мюнхенской Баварской государственной оперы прошли премьерные показы оперы «Война и мир». Грандиозное сочинение Сергея Прокофьева, поставленное режиссером Дмитрием Черняковым и главным дирижером Баварской оперы Владимиром Юровским, по понятным причинам оказалось самым резонансным оперным спектаклем европейского, если не мирового сезона. Отмены русской культуры так и не увидел на мюнхенской сцене Сергей Ходнев.
И мирные, и военные события происходят в одном и том же пространстве, в котором легко узнается московский Колонный зал
Фото: Bayerische Staatsoper
И мирные, и военные события происходят в одном и том же пространстве, в котором легко узнается московский Колонный зал
Фото: Bayerische Staatsoper
Декорация в продолжение всего спектакля на сцене одна и та же — Колонный зал бывшего Благородного собрания, а затем Дома союзов, добросовестно воспроизведенный вплоть до последнего акантового листа на коринфских капителях. И до хрустальных подвесок на люстрах, которые во втором, «военном» действии затянуты похоронным крепом.
В зале расположились биваком десятки людей — поодиночке и семьями, на матрасах, складных стульях, «зрительских» откидных креслах и раскладушках. Пришла беда — отворяй ворота, но сначала все пытаются даже в этих условиях воспроизводить все то милое и уютное, что было привычно по прошлой жизни. Устраивают, например, новогодний бал (тот самый «первый бал Наташи Ростовой»), смастерив из газеты веера, диадемы и орденские ленты,— привет отчаянным домашним развлечениям в более ранних спектаклях Чернякова вплоть до бала у Лариных в «Евгении Онегине». Флиртуют, играют в серсо, делают визиты — хотя выглядит это все примерно так же душно, как последняя картина «Леди Макбет Мценского уезда», где даже самое мучительное всегда оказывается на виду у всех. А вот потом все корежится — постепенно, но радикально.
В том, что мы со школьной скамьи привыкли видеть в «Войне и мире» — ну, «мысль семейная», духовные поиски русской интеллигенции на примере Пьера Безухова,— по большому счету ничего не меняется. Разглядеть за оперным лоском звенящую человечность персонажей — это то, что Дмитрий Черняков умел всегда, и все самое важное и самое пронзительное в образах толстовских героев здесь предъявлено в полном соответствии с текстом. Будь то Наташа в исполнении Ольги Кульчинской, князь Андрей, которого пел Андрей Жилиховский, или Пьер Безухов в исполнении Арсена Согомоняна.
Нет только одного: внешнего врага. То есть он как бы есть, его ждут, но беда и насилие не приходят со стороны, а рождаются из самой толпы. Все пытаются с энтузиазмом смотреть на военно-спортивные игрища (в сцене Бородинской битвы), да еще, как Пьер и Андрей, убеждают себя, что по нынешним временам от такого никуда не деться: «Войти в эту общую жизнь, войти в нее всем существом своим, проникнуться тем, что делает их такими». Смеются над пропагандистским балаганом, где испуганный паяц-Наполеон (Томас Томассон) жует галстук. Но еще немного — и этот совсем недавно милый социум непринужденно производит из себя и поджигателей, и паравоенных молодчиков, бросающихся свиной головой и расстреливающих, к ужасу несчастного Пьера, кого ни попадя. А князь Андрей, уже в самом начале, в Отрадном, думавший застрелиться со словами «Разве есть солнце, весна и счастье?», все-таки стреляется после пожара Москвы и тотального расчеловечивания — из чего возникает сцена с лихорадкой, бредом и Наташей, у Чернякова совершенно душераздирающая.
За «военной» частью оперы приглядывает на правах не то наблюдателя, не то кукловода неопрятный пузан-Кутузов (Дмитрий Ульянов), у которого, правда, купирована шлягерная ария о Москве вместе со всей сценой совета в Филях. Вырезаны и еще несколько фрагментов, которые постановщики отнесли к, условно говоря, «сталинскому тексту» оперы, к тому, что Прокофьев против воли привнес в первоначальный, еще довоенный замысел под идеологическим давлением. В конце концов, премьера спектакля состоялась в день смерти не только Прокофьева, но и Сталина, и заключительная сцена с погребальным триумфом Кутузова явно к этому обстоятельству отсылает.
При всем том у Прокофьева — Прокофьева-художника — есть в случае мюнхенской постановки абсолютно непререкаемый апологет. И это, естественно, тот же Владимир Юровский. В музыкальном смысле эти «Война и мир» исключительны, и отчасти, безусловно, благодаря поразительному исполнительскому составу. Пели и испытанные знаменитости — Сергей Лейферкус (Старый князь Болконский / Матвеев), Ольга Гурякова (Перонская / Лавочница), Виолета Урмана (Ахросимова). И совсем молодые артисты — скажем, Александра Янгель (Соня) и Виктория Каркачева. Пели штатные солисты главных российских театров (Бехзод Давронов — Анатоль, Михаил Губский — Платон Каратаев, Максим Пастер — Аббат и другие) и иностранцы. Пели уроженцы России и выходцы, как отмечали авторы спектакля, чуть ли не со всего бывшего Советского Союза (так, Ольга Кульчинская — украинка, Андрей Жилиховский родился в Молдавии). И все эти несколько десятков солистов мало того что идеально сработались: практически каждый из этого сонма — штучная удача и аккуратное попадание в образ, вокальный и актерский.
И все-таки стоит сказать, что контекст тут прежде всего задавался именно дирижерским прочтением — его мощью, объемом, огромной внутренней убедительностью. Даже по меркам былых работ Владимира Юровского, московских и немосковских, они воспринимаются оглушительно. Зазора между художественной логикой музыки и логикой того, что происходит на сцене, ни разу не возникло. Но и в партитуре, поданной, как оказалось, на удивление цельно, без ретуши прозвучало все — лирика и ликование, ужас и величие, колоссальный подъем и человеческое страдание.