Это дипломатическая игра. Оставшись наедине с Варей, бабушка расписывает ей прелести жизни на карельской даче, а я, оставшись с Варей наедине, описываю девочке прелести жизни в нашем подмосковном доме. Но я неизменно проигрываю хотя бы потому, что бабушка больше времени проводит с Варей, чем я, и в силу этого имеет несомненное пропагандистское преимущество.
— Давай, Варенька, я договорюсь, что и на следующей неделе ты будешь каждый день кататься на Дэндике,— предлагаю я, имея в виду пони по кличке Дэнди, на котором Варя катается, пока не уехала.
— Нет, папа, на следующей неделе я буду уже на даче в Питере.
— А как же Дэндик? — предпринимаю я отчаянную попытку вызвать у отъезжающей девочки жалость если не к оставляемому отцу, то хоть к лошади.— Он же будет скучать по тебе.
— Да,— констатирует Варя,— он будет скучать все лето. А когда я вернусь, я принесу ему яблоко и морковку, а он так соскучится по мне, яблоку и морковке, что будет еще больше меня любить.
Не знаю, понимает ли девочка, что все сказанное о лошади справедливо и по отношению ко мне, но пони хотя бы не должен своими руками покупать железнодорожный билет, чтоб уехала девочка, чей отъезд нестерпим.
В день отъезда я с утра отчаянно играю еще с Варей в уродливую игрушку по имени Стич, ибо это единственная игра, в которую Варя ни с кем, кроме меня, не играет, и единственная игра (надо смотреть правде в глаза), за которую Варя любит меня.
— Ты возьмешь Стича с собой на дачу? — спрашиваю я, надеясь, что хоть плюшевое это чудовище будет при Варе моим послом и напоминанием обо мне.
— Нет,— отвечает Варя.— Не возьму. Стич нужен, только если ты говоришь его голосом.
В прошлые годы Варины бурные приготовления к отъезду на дачу и Варина бесконечная болтовня про то, как она будет там ловить рыбу и дружить с мальчиком Гошей, стихали, как только девочка входила на перрон Ленинградского вокзала. В прошлые годы Варя входила на перрон, понимала вдруг, что вот сейчас уедет на целое лето от мамы и папы, принималась к маме и папе ластиться, а уже в купе неизменно и плакала с причитаниями типа "Мамочка, я тебя люблю" или "Папочка, я буду скучать по тебе". Эти Варины слезы при расставании были извращенным, конечно, но все же утешением для оставляемых родителей.
Но в этом году не досталось мне даже и такого сомнительного утешения, как слезы при расставании. Варя вприпрыжку шагала по платформе. Едва зайдя в купе, Варя сказала:
— А подарки-то есть? — имея в виду включенный в цену билета завтрак.— О! Есть подарки!
Я присел на кушетку как раз за Вариной спиной, так что мог через Варино плечо заглядывать, как девочка тонкими своими, невероятно нежными, но не слишком чистыми и радикально исцарапанными кошкой пальцами дербанит коробку с завтраком.
— О! — говорила Варя.— Красная икра! Я очень люблю икру прямо пальцем из банки.
Варя откупоривала крохотную баночку с икрой, а я уткнул нос в Варин затылок, вдыхал невероятный Варин запах и смотрел на Варины манипуляции с банкой сквозь рыжие Варины волосы. Это как смотреть на мир сквозь оранжевые очки — предметы кажутся более веселыми, чем они есть на самом деле.
— О! — продолжала Варя ревизию завтрака.— Шоколадка! Я очень же люблю икру именно с шоколадкой, а шоколадку именно с икрой.
Я раскопал носом Варину шею под волосами и потерся носом о шею.
— Папа, не щекочись! — сказала Варя.
— Сделай что-нибудь с лицом,— сказала жена.— Ты похож на Пьеро, играющего Лира.
— Может, пойдете уже? — сказала бабушка.
Мы вышли из поезда и подошли снаружи к окну, чтобы помахать оставшимся внутри бабушке и Варе. Девочка лишь на секунду отвлеклась от своего шоколадно-икорного коктейля, помахала нам рукой и прокричала нам что-то. Я не расслышал сквозь стекла, но, судя по губам, девочка, кажется, кричала: "Передай привет Стичу".
Вернувшись домой, я нашел Стича под диваном. Достал его и подумал, что при некоторых обстоятельствах дурацкая рожа плюшевого чудовища может выражать совершенное отчаяние.
— Вы сейчас заплачете оба,— усмехнулась моя жена, глядя на нас с игрушкой.— Заплачете слезами из глаз.