фестиваль балет
В Дании продолжают праздновать 200-летие Августа Бурнонвиля. Юбилейные торжества в честь главного датского хореографа перевалили за середину: в Королевском театре показали его самые знаменитые спектакли и недавнюю реконструкцию балета, считавшегося утраченным. ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА обнаружила, что влияние датчанина на русский балет было куда значительнее, чем утверждают наши историки.
Каждый вечер перед основным спектаклем дают еще один — открытый урок школы Бурнонвиля: ведущие солисты театра занимаются классом на глазах у зрителей. Более полутора сотен комбинаций (для каждого дня недели — свой набор движений) дошли до нашего времени в полной неприкосновенности, записанные преемником Бурнонвиля — Хансом Беком. Посмотреть на черновую работу артистов набивается полный зал. Тем более что упражнения в конце датского урока больше похожи на вариации, чем на отработку конкретных па. Рачительный Август Бурнонвиль переносил их в свои балеты, тасуя, как кирпичики Lego. Тем же грешил и наш Мариус Петипа. Только, в отличие от датчанина, сам он преподавать не любил, а забегал за свеженькими комбинациями в класс к преподававшему в Петербурге Христиану Иогансону, любимому ученику Бурнонвиля. Отчетливые следы этих посещений остались в русской классике. Оказалось, что лучшая в нашем балете мужская роль — Голубая Птица — чуть ли не целиком составлена из комбинаций великого датчанина. Так, знаменитую диагональ субрессо-ассамбле за 35 лет до премьеры "Спящей" уже проделывал герой балета "Окно" (La ventana), а диагональ заносок Голубой Птицы каждый вторник завершала урок Августа Бурнонвиля.
Режиссерские открытия великого датчанина русский балет тоже подавал как свои — только с опозданием на полстолетия. В начале ХХ века Александр Горский заново поставил в "Дон Кихоте" народную сцену на площади Барселоны. Она произвела фурор своей почти натуралистической живописностью, что приписали влиянию Московского художественного театра. Однако знаменитый бурнонвилевский "Неаполь" (1842 года рождения) начинается точно так же: флиртуют девицы с парнями, шныряют малолетние воришки, за ними гоняются кабатчики, надувают обывателей лохотронщики XIX века, монахи собирают мзду, мамаши кормят грудничков — глаз не успевает уследить за всеми подробностями многоликой жизни, бурлящей на датской сцене задолго до появления "Дон Кихота" вместе с системой Станиславского. Другой популярный балетный прием — "танец с зеркалом" — был отточен до совершенства именно в Дании. В "Окне" вариация испанской сеньориты (балерина танцует перед пустой рамой, за которой дублерша повторяет ее движения) создает столь полную иллюзию зеркального отражения, что окончательно убедиться в том, что женщин было две, я смогла только на финальных поклонах.
Бурнонвиль-сценарист также не был обойден вниманием корифеев русского балета: в своей "Дочери фараона" Мариус Петипа почти дословно повторил сцену подводного царства из того же "Неаполя" — только у Бурнонвиля избавление утонувшей героини от домогательств влюбленного морского царя выглядит гораздо убедительнее. А знаменитый трюк превращения женщины в наяду ("житейское" платье героини в мгновение ока исчезает в небесах, и утопленница остается в романтическом хитоне) не идет ни в какое сравнение с убогой доставкой из-под колосников одежды балерины в современной стилизации "Дочери фараона", идущей в Большом театре.
В Дании, сохранившей настоящий балет XIX века, становится очевидно, что все эти реконструкции и стилизации, мода на которые захватила балетный мир,— лишь более или менее удачный суррогат подлинника. На фестивале был представлен спектакль "Абдалла", реконструированный американцем Брюсом Марксом и его женой-датчанкой Тони Ландер Маркс. Лет тридцать назад чета приобрела на аукционе рукопись либретто, написанного самим Бурнонвилем, затем вроде бы изыскали запись движений балета, и вот уже 20 лет спектакль гуляет по сценам мира. Рядом с подлинниками Бурнонвиля выглядит он выхолощенным и скучным. Дело, конечно, не в нелепостях сюжета и препотешных деталях вроде появления на арабском рынке мусульманок в пышных тюлевых платьицах, на конфессию которых намекают лишь пуанты зеленого цвета. И не в том, что в женском танце попадаются большие па-де-ша и большие позы, неприемлемые в эстетике Бурнонвиля. И даже не в структурах grand pas, в которых отчетливо просматривается влияние классики Петипа. Дело в организации сценической жизни, в той неповторимой взаимосвязи танца и актерской игры, которая делает такими живыми подлинные балеты Бурнонвиля. Самые виртуозные дуэты и вариации у датчанина накрепко связаны с действием — таким изощренным способом герои кокетничают, влюбляются, ссорятся, демонстрируют друзьям по сцене свою удаль, печаль или ликование. А зрителям — мастерство: на самом сложном па балерина непременно приподнимет юбочку и направит взгляд на кончик ножки, чтобы даже полному профану стало ясно, что здесь-то и кроется самое главное.
Реконструированный "Абдалла" грешит тем же, что и недавно показанная в Москве "Баядерка" Мариинского театра. Оторванная от танца пантомима выглядит тоскливым довеском к классическому балету — ее пережидаешь с покорной неизбежностью, как очередь к стоматологу. Все это, конечно, не значит, что утраченное наследие не стоит и восстанавливать. Но чтобы оживить реконструированный муляж спектакля XIX века, надо пройти университеты Августа Бурнонвиля.