На этой неделе в Сочи открывается "Кинотавр", а вслед за ним начинается Московский кинофестиваль. Любопытно, как повлияют на российские фестивали изменения приоритетов в мировой кинополитике, ставшие очевидными после Канн.
На сей раз самым большим скандалом в Канне стал проход по лестнице Софи Марсо, которая — как полагают злопыхатели, намеренно — отпустила бретельку и приобнажила грудь. Взять сам выбор конкурсных фильмов. Почти на две трети эта селекция состояла из работ признанных мастеров-авторов. Как правило, звезды интеллектуального кинематографа страшно далеки от народа. А тут практически все они представили работы, которые отличает компромисс, или, скажем мягче, договор с публикой. Во всех фильмах больше элементов жанра, больше звезд, больше всего, на что любит смотреть простой человек, далекий от крайностей синефильского гурманства.
Даже суровый диагностик болезней западного мира австриец Михаэль Ханеке показал не столь радикальный, как от него ждали, фильм "Скрытое". Характерно, что он выйдет в российский прокат, пусть и ограниченный, под более завлекательным, хотя и не имеющим отношения к сюжету, названием "Тайник". В картине играют Жюльетт Бинош и Даниэль Отой, и она не столь экстремальна, как "Пианистка" того же автора. Или "Где зарыта правда" — самый мейнстримовский фильм канадца Атома Эгояна с сексом и криминальной интригой, с описанием порочной "сладкой жизни" звезд шоу-бизнеса — есть на что поглядеть.
Я уж не говорю о Джиме Джармуше, но здесь лучше предоставить слово члену жюри французскому режиссеру Бенуа Жако. Он назвал Джармуша сакральным автором, а впечатление от его фильма "Сломанные цветы" сформулировал в порыве резкой откровенности: "Гора родила мышь". Действительно, эта милая, но пустяковая комедия о блудном отце в поисках своего гипотетического сына снята — в прямом и переносном смысле — в розовом цвете и оснащена таким сильным оружием, как Билл Мюррей в главной роли и Шарон Стоун в эпизоде. Однако фильм демонстрирует лишь бледную тень того Джармуша, которого мы любили совсем не за звездные войны, того, кто был способен гипнотизировать статичными черно-белыми кадрами и безымянными артистами. Даже триумфаторы фестиваля — бельгийские братья Дарденны — показали фильм "Дитя", гораздо менее жесткий и более сентиментальный, чем принесшая славу этим режиссерам "Розетта". Даже — страшно сказать — Ларс фон Триер своим "Мандерлеем", второй частью (анти)американской трилогии, не вызвал обычной идиосинкразии, поскольку его шоковые приемы и политические провокации стали уже привычными.
В конце концов, что здесь дурного? Мастера культуры хотят быть ближе к народу, фестивальные кураторы идут им навстречу, жюри тоже раскрывает свои объятия фильмам, которые "любят многие". Эмир Кустурица, по словам входившей в жюри бабушки и пионерки "новой волны" Аньес Варда, лишь для острастки принял поначалу имидж команданте Фиделя Кастро, но потом охотно прислушивался к альтернативным мнениям и был "сладким диктатором", стараясь балансировать между популизмом и художественными амбициями творцов.
Компромисс — ключевое слово для нынешнего Каннского фестиваля, уставшего от экстремальных решений и скандалов прошлых лет. Ничего страшного в этом не было бы, если бы не странные диспропорции, возникшие в программе и вызывающие сомнения в том, все ли так замечательно обстоит в кинематографическом королевстве. Начнем с того, что средний возраст участников конкурса — за пятьдесят и что статусная плеяда "великих авторов" обитает на фестивальном Олимпе вот уже лет двадцать, если не больше. Только один из конкурсантов, мексиканец Карлос Рейгадас, 1971 года рождения, тоже, между прочим, не мальчик. Его фильм "Битва на небесах", самый радикальный в конкурсе, естественно, остался без наград. У отборочной комиссии есть оправдание: мастера по-прежнему знают свое дело, а молодежь еще не дозрела. Критики почти согласны: за исключением того же Рейгадаса фильмы классиков сделаны гораздо более качественно, чем остальные, включенные в конкурс словно для того, чтобы подтвердить закономерность этой иерархии. Да и за пределами конкурса оказалось слишком мало фильмов-событий, которые позволили бы прямее говорить о дефектах конкурсного отбора.
Но есть еще один фактор, который приоткрывает подоплеку компромисса,— финансовый и производственный. Фильм может быть израильским, иракским, американским, бельгийским или корейским, но очень часто он попадает в конкурс благодаря связям и влиянию французского копродюсера, Люка Бессона, или Марина Кармица, или кого-нибудь еще. Да, Франция — Мекка cinema d`auteur и поддерживает его во всем мире. Нередко, однако, на этой основе возникают ложные репутации, например корейца Хонга Сангсу, которого назначили "восточным Брессоном" и который автоматически попадает в каннский конкурс с очень слабыми фильмами. Само же французское кино традиционно представлено на своем собственном фестивале или полуслучайными, или не лучшими работами.
Иначе как объяснить, что из французских режиссеров лишь Жак Деми, Клод Лелуш, Коста-Гаврас и Морис Пиала (со скандалом) за сорок пять последних лет стали каннскими победителями? Что Золотой пальмовой ветви не увидели действительно великие — ни покойные Робер Брессон с Франсуа Трюффо, ни живущие Ален Рене, Жан-Люк Годар, ни почти все остальные пионеры, дедушки и бабушки "новой волны", включая Аньес Варда? Об этом лишний раз напомнил второй за шесть лет триумф братьев Дарденнов. Первый раз они победили в Канне благодаря радикализму жюри (тогда его возглавлял не пожелавший угождать никому Дэвид Кроненберг), второй раз — благодаря компромиссу. А если бы не было радикального решения 1999 года, кто знает, что было бы сегодня с бельгийскими братьями?