Затяжной дож

В берлинской Deutsche Oper состоялась премьера спектакля по опере Джузеппе Верди «Симон Бокканегра» в постановке режиссера Василия Бархатова и итальянского дирижера Ядера Биньямини. Получился спектакль о власти, которая уничтожает в людях человеческое, считает Эсфирь Штейнбок.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Конечно, от фразы «режиссер перенес действие оперы в современность…» сегодня уже скучают все: вроде бы и пуристы устали на сей счет гневаться (хотя подчас оказывается, что нет, есть еще порох в пороховницах), и энтузиасты — радоваться. С другой стороны, а как не «переносить» хоть куда-нибудь, если речь в «Симоне Бокканегре» идет об экзотическом даже для оперной классики XIV веке, а выводится на сцену отчаянно запутанная история о корсаре, избранном в генуэзские дожи, о его потерянной, но потом обретенной дочери, о власти и о заговорщиках, мотивированных кто местью, а кто любовью. Очевидно, в том числе и из-за слишком путаной фабулы эта опера до сравнительно недавнего времени оставалась раритетом, ее «распробовали» не так давно. Но теперь так распробовали, что она воспринимается отборным вердиевским деликатесом — во всяком случае, под руками маэстро Ядера Биньямини звучал vero Verdi, красивый, объемный, насыщенный и притом по-особому меланхоличный, драматичный, даже мрачный.

Василий Бархатов поставил в «Дойче опер» хорошо продуманный, убедительный в деталях спектакль о круговороте власти, о ее повторяющихся и воспроизводящихся циклах. В этих неотменимых обстоятельствах все человеческие чувства и порывы обесцениваются, все благие намерения обречены. В моментальных откликах на премьеру некоторые берлинские блогеры сходятся в том, что им не хватало некоего слияния с эмоциями героев оперы. Что ж, пожалуй, так, но и это можно отнести к достоинствам постановки — Бархатов смотрит на историю отстраненно, даже с иронией.

Никакой генуэзской приморской романтики. Двухъярусная конструкция художника Зиновия Марголина эффектно представляет собой своего рода разрез общества. Два главных пространства спектакля — разделенные стеной библиотека во Дворце дожей и некий зал приемов, где разодетая «элита» ждет судьбоносных новостей, обсуждает их и даже думает, что их сама вершит. Оба эти пространства расположены на поворотном круге, поэтому они могут быстро сменять друг друга. Но получается так, что на самом деле грязная политика делается вне дневного света. А вот вторым этажом служит галерея — там есть окна в окружающий мир, но там появляется лишь безмолвный народ, которому доверено выполнять знакомый ритуал: каждого приходящего властителя они встречают лозунгом «Да здравствует имярек!», а каждого уходящего — «Смерть имяреку!».

Чтобы главная мысль звучала убедительнее, режиссер вдвое расширяет время действия. Пролог оперы происходит за пятнадцать лет до основных событий, но Бархатов придумывает в нем к тому же и предпролог, как бы еще на пятнадцать лет раньше. А в конце спектакля — эпилог. Все это для того, чтобы три раза повторить одну и ту же мизансцену: знакомство нового дожа с обслуживающим персоналом — охраной, поварами, официантами. Сначала они выстроены в шеренгу перед дожем Фиеско, дочь которого потом будет любовницей Симона, затем эту процедуру проходит сам Бокканегра, а в финале — возлюбленный его дочери Габриэле Адорно, которого Бокканегра перед смертью успевает простить и назначить своим преемником на троне. Сам же заглавный герой к этому времени, едва успев умереть, уже совершает путешествие в гробу мимо народа, на верхней галерее. Похороны, кстати, в спектакле тоже срифмованы: в прологе Бокканегра успевает проститься со своей возлюбленной, лежащей в гробу.

Василий Бархатов придумал еще один весьма остроумный прием: каждая из ключевых сцен в его спектакле обретает своего рода «развилку» — режиссер обнаруживает возможный счастливый финал эпизода, после которого на сцене гаснет свет, бегут слепяще яркие огни на авансцене, а потом мы видим продолжение сцены и ее «настоящий» финал, который неизменно оказывается драматическим. Кстати, так и сам Бокканегра время от времени грезит о несбыточном счастье — и тогда мы видим размытое видео некой семейной идиллии, которая в реальности недоступна политику. И не надо объяснять, почему так сильно звучит один из таких воображаемых финалов, когда парламент «Генуи», обсуждая насущные вопросы, вдруг объединяется с народом. Политики буквально берутся за руки с простыми людьми и провозглашают приоритет любви и мира. Ну а дальше, после затемнения, все идет как в жизни — отравления, убийства, месть.

Словно словив эту возникшую в зале эмоциональную волну, интендант «Дойче опер» Дитмар Шварц после спектакля сказал, что особенно важно было увидеть такой спектакль именно от российской постановочной команды. И едва ли не особая порция аплодисментов досталась Марии Мотолыгиной, исполнившей единственную в этой очень «мужской» опере женскую партию очень экспрессивно и насыщенно. Впрочем, весь премьерный состав был как на подбор — никто из солистов не потерялся, и все звучали не просто напряженно и ярко, но и психологически убедительно. Прежде всего это относится к Джордже Петяну (Бокканегра) и Лян Ли (Фиеско), дуэт которых в последней картине стал драматической кульминацией спектакля: два сидящих рядом немолодых человека, которые наконец-то готовы простить другу прошлое и прекратить вражду — хотя уже слишком поздно, чтобы можно было успеть насладиться миром.