премьера симфония
В зале имени Чайковского состоялась мировая премьера Пятой симфонии Алексея Рыбникова "Воскрешение мертвых". Масштабное произведение написано для оркестра (на премьере это был Национальный филармонический оркестр России, дирижер — Теодор Курентзис), органа (Людмила Голуб), смешанного хора (хор Новосибирского театра оперы и балета), мужского хора (ансамбль "Древнерусский распев") и семи певцов-солистов. На событии, проходившем в рамках фестиваля "Черешневый лес", побывал СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Вокруг жанра произведения наблюдалась некоторая неопределенность: предварительно объявляли честь по чести о Пятой симфонии, она же "Воскрешение мертвых", на афишах крупно значилось "Оратория жизни", ну а Святослав Бэлза, открывая концерт, прибавил к определениям еще и третье: мистерия. В силу сложной синтетической природы "Воскрешения мертвых" разнобой действительно возможен. С одной стороны, видимо, намек на Вторую симфонию Малера, которая не только рассчитана на схожий комбинированный (оркестр-хор-солисты) состав, но и посвящена тоже мотивам Суда и посмертного торжества преображенной плоти (ну и называется к тому же "Воскресение"). Но все-таки вряд ли стоило бы вот так решительно проводить параллели между музыкой Малера и музыкой Алексея Рыбникова. По многим причинам.
Во-первых, симфония нашего соотечественника в смысле музыкального материала опирается на его же музыку к "Детям из бездны" Павла Чухрая — документальному фильму об ужасах холокоста на Украине и в Белоруссии. Во-вторых, и композиция четырехчастной симфонии, и текст с предельной отчетливостью имеют в виду именно библейскую картину конца света: всеобщее воскресение, упование на милосердие Судии, наказание сил зла (хотя в то же время эта часть в виде нежданного реверанса Берлиозу носит название "Шествие на казнь"), видение горнего Иерусалима. Причем речь идет не о новозаветном "Апокалипсисе", а о пророческих книгах Ветхого завета — материал для либретто почерпнут из так называемых больших пророков, Иезекииля, Иеремии и Исайи, с дополнением в виде 61-го псалма (ария сопрано во второй части). Приподнятое мессианское звучание этих знаменитых текстов, как известно, и в христианстве нашло самый сочувственный отклик. Может быть, поэтому для более сильного ощущения сакральности эти тексты в результате звучат в симфонии на четырех языках: на древнееврейском, греческом, латыни и русском.
Сцену зала имени Чайковского по такому экстраординарному случаю расширили, убрав партер, но даже на таком пространстве исполнительские силы разместились с трудом и не без причудливости. Скрипки, альты и виолончели сидели единым корпусом сразу за певцами-солистами. Дальше помещались деревянные духовые и арфы. Затем внушительная группа ударных и рояль, фланкированные двумя полухориями, женским и мужским. Потом органная кафедра. И в самой дали — контрабасы. Медь не поместилась и была рассажена на двух галереях, а "Древнерусскому распеву" пришлось занять позиции прямо в зрительских рядах амфитеатра справа от сцены.
Само собой, оптимальному балансу эта экстраординарная рассадка не поспособствовала: струнников, хотя и сидевших в гипотетическом "акустическом фокусе" зала, слышно было из рук вон плохо, а повезло со слышимостью, как легко было предположить, в основном медным духовым (сидели выше всех плюс еще и подзвучка) да ударным. Ни те ни другие получившуюся во всех смыслах оглушительную диспропорцию исполнительским совершенством, надо признать, не искупали.
Что же касается самой музыки, то поражает она в первую очередь смелостью, которая, безусловно, нужна для того, чтобы настолько выдающийся сюжет интерпретировать с такой простотой и прямолинейностью. Броских клише, пришедшихся бы впору какому-нибудь матерому голливудскому кинокомпозитору вроде Говарда Шора, набирается столько, что они затесняют все действительно свежее и сильное в партитуре.
Древнееврейский пророческий текст тенора (Валентин Дубовский) стилизован под синагогальное пение с характерными гармониями и мелизмами, поющему на греческом мужскому хору поручена вольная фантазия на темы византийских распевов, латиноязычная ария сопрано (Алиса Гицба) во второй части кивает позднему романтизму, вдобавок немножко рок-оперной ритмики и совсем чуть-чуть намеков на авангард. Несмотря на несколько искусственное сплетение всех этих аллюзий вместе с грубоватой игрой на динамических контрастах, общее впечатление, произведенное почти двухчасовой симфонией на публику, приближалось к восторгу с оттенком изрядного изумления. Что понятно. В конце концов, в весьма разнообразных концертных программах "Черешневого леса" доселе еще не было композиторских высказываний такого масштаба о конце времен, вечности и загробном воздаянии. Да еще со статусом мировой премьеры.