показы кино
Хотя до завершения Каннского фестиваля ожидается еще несколько громких премьер, уровень и фавориты конкурсной программы уже определились. Возможные варианты решений жюри, которые будут объявлены в субботу, рассматривает АНДРЕЙ Ъ-ПЛАХОВ.
До вчерашнего дня безусловным лидером был фильм Михаэля Ханеке "Скрытое" — образец нового европейского кино, снятого во Франции австрийским режиссером на актуальную для всей Европы тему вины и страха перед третьим миром. Ни "Последние дни" Гаса Ван Сента, ни даже "Мандерлей" Ларса фон Триера с не менее глобальным месседжем о рабстве и демократии не смогли поколебать позиции картины Ханеке в критическом рейтинге.
Помимо прочего, существует субъективный фактор. Президент жюри Эмир Кустурица — один из избранной четверки режиссеров мира (трое остальных — Фрэнсис Форд Коппола, Сехей Имамура и Билле Аугуст), кто хранит в своей призовой коллекции целых две Золотых пальмовых ветви. Вряд ли гордый босниец захочет расширять этот элитный клуб. Поэтому ни Гасу Ван Сенту, ни Ларсу фон Триеру, ни Виму Вендерсу, уже имеющим по каннской "пальме", победа, похоже, не грозит.
Это же касается братьев Жан-Пьера и Люка Дарденнов, шесть лет назад неожиданно победивших в Канне с фильмом "Розетта" — одним из манифестов европейского "нового реализма" и минимализма. К тому же их нынешняя картина "Ребенок" повторяет уже освоенную бельгийскими братьями проблематику и эстетику, не открывая новых территорий. Это просто достойный фильм о маргиналах общества, растущих подобно сорной траве, лишенных детства и, будучи уже вполне половозрелыми, ведущих себя как пятилетние несмышленыши. Когда у вора и его подружки рождается ребенок, первая мысль папаши, как бы его продать и на нем заработать. Когда мать хватается малыша, дружок утешает: ерунда, через год родим другого. Однако с этого момента закручивается цепь событий, которая накрепко опутывает героя-балбеса и в конце концов приводит к тому, что в нем просыпается душа — орган, о существовании которого он не подозревал. Может быть, слишком поздно.
Тема случайных и плохих отцов как бы с другого конца отыгрывается в фильме другого минималиста, гуру американского независимого кино Джима Джармуша, название которого буквально следует перевести как "Сломанные цветы" (парафраз "Сломанные побеги" Гриффита), однако по смыслу больше подошел бы классически сентиментальный русский вариант "Цветы запоздалые". В отличие от "Ребенка", снятого в манере синема-верите, фильм Джармуша напичкан звездами. Билл Мюррей играет остепенившегося донжуана по имени Дон Джонстон, которого бросает очередная подружка, и тут как тут приходит письмо в розовом конверте, из коего следует, что у героя есть взрослый сын. С помощью многодетного соседа-афроамериканца Дон (Жуан, он же Джонстон) составляет маршрут и отправляется в турне по городам и весям Америки, навещая одну за другой своих старых пассий, возможных сочинительниц письма.
Первая же остановка сулит герою встречу ни много ни мало с Шарон Стоун, неувядаемую сексуальность которой лишь подчеркивает конкуренция ее экранной дочери по имени Лолита, предпочитающей щеголять перед нежданным визитером голышом. Чем дальше, тем больше полнится сонм прекрасных дам на любой вкус — от Джессики Ланг до Тильды Свинтон. От последней Дон уходит с синяком под глазом и с почти маниакальным желанием все-таки найти сына. Джим Джармуш не опускается до совсем уж "индийского" финала и сохраняет присущую ему ироническую и меланхоличную интонацию. Режиссер забавляется лейтмотивом розового цвета, фирменными синкопами ритма, лаская сердца поклонников раннего Джармуша и в то же время делая самое компромиссное в своей жизни кино, практически растворенное в мейнстриме. Нелепо на этом фоне выглядит посвящение в титрах Жану Эсташу, французскому режиссеру из категории "проклятых поэтов", покончившему с собой.
Не исключено между тем, что именно "Сломанные цветы" могут победить в Канне. Эмир Кустурица любит Джима Джармуша. Да и на основе чего должно, скажите пожалуйста, строить свой выбор жюри? Большинство фильмов крупных мастеров дает именно то, чего от них можно ожидать. В лучшем виде, как у Михаэля Ханеке, или в худшем, как у Атома Эгояна. Подобная ситуация уже была в Канне шесть лет назад, когда в конкурсе участвовали все главные мэтры (включая Джармуша), только их фильмы были посильнее. Тогда-то в пику гениям и наградили новичков фестиваля Дарденнов — наградили благодаря радикализму возглавлявшего жюри Дэвида Кроненберга. Теперь Дарденны вошли в категорию grandi maestri, а радикализма не сыскать даже в фильме самого Кроненберга "История насилия", участвующем в конкурсе. Круг каннской номенклатуры замкнулся: один и тот же тип режиссеров играет роли и судей, и подсудимых. Проникнуть свежим идеям в это герметичное "гетто гениев" практически не удается.