гала-концерт балет
В Большом театре прошел вечер под названием "Галине Улановой посвящается". Почтить память советской балерины собрался цвет мирового балета, чему искренне обрадовалась ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА.
Вечера в честь Галины Улановой фонд ее имени организует уже третий год — и с каждым разом все удачнее: из тоскливых старческих поминок они становятся по-настоящему актуальными событиями сезона. В прошлом году концерт превратился в любопытное соревнование Большого и Мариинского театров. В этом сезоне мемориальное событие выплеснулось за пределы отечества: Владимир Васильев, руководитель Фонда Галины Улановой и бессменный режиссер гала, придал ему мировое значение, пригласив в Москву самых влиятельных иностранцев.
Первое отделение складывалось по заведенной традиции: нарезка кадров из "Ромео и Джульетты" под живую музыку и аплодисменты, краткая речь Владимира Васильева, объяснившего, что 16 мая Галина Уланова считала вторым днем рождения — в этот день 77 лет назад выпускница Ленинградского училища впервые вышла на сцену в качестве солистки балета. Далее председатель фонда вручил именные стипендии малолетним талантам, а те станцевали немудрящий номер на музыку Рахманинова, причем удивительным образом соответствовали своим школам: петербурженка выделялась благонравием и чопорностью, русский мальчик из английской школы Королевского балета — аккуратностью и педантизмом, москвички — разудалостью, башкирка — угловатой грацией, а крошечный ненагражденный негритенок из Бразилии — живой непосредственностью.
Первое отделение завершилось сценой "Тени" из балета "Баядерка" в исполнении артистов Большого. Солировала Надежда Грачева, последняя ученица Галины Улановой. Эту балерину следовало бы смотреть лет 12 назад: именно тогда и именно в "Баядерке" разгорелось яростное состязание между ней и Галиной Степаненко, готовящей роль с Мариной Семеновой. Заочная дуэль двух легендарных прим была захватывающей — их ученицы творили чудеса. Теперь азарт Надежды Грачевой поугас, мастерство поупало, к тому же балерина считала необходимым сохранять постную мину в память о педагоге. Зато партнер госпожи Грачевой Андрей Уваров, хоть и выражал лицом известную дозу скорби, отпрыгал свое высоко и безошибочно, включая круг двойных assembles.
Международный парад начался во втором отделении. Легендарный балетмейстер Матс Эк со своей не менее легендарной женой Аной Лагуной, в этот вечер отмечавшей свое пятидесятилетие, станцевали номер "Память" — поразительно искреннюю и трогательную историю безоглядной любви двух немолодых людей. Располневшая, поседевшая балерина не утратила ни живости, ни естественности, ни выразительности пластики: в соло на шлягерное "O sole mio" она выплеснула такую порцию энергии и жизнелюбия, что его хватило бы на весь женский состав Большого театра.
Культовый Уильям Форсайт прислал трех солистов и фрагмент нового балета "Три исследования атмосферы", открывшего москвичам незнакомого Форсайта — не гуру и не компьютерного гения, а веселого сочинителя молодежных комиксов. Три разнополых босоногих тинейджера в майках, трениках и портках, обрезанных выше колен, кувыркались и тузили друг друга, точно дети в песочнице. За показной незатейливостью скрывалась дьявольская изобретательность: все эти подсечки-подкрутки-переброски, заплетения шести пар конечностей в один узел, демонстративная случайность и необязательность телесных контактов, принципиальная разомкнутость композиции — следствие точнейшего расчета, секрет которого можно разгадать, только увидев балет целиком.
Джон Ноймайер направил в Москву своих любимцев, Анну Поликарпову и Ивана Урбана, с "Адажиетто" на музыку Малера — красивый, местами нудноватый дуэт про то, как любовь к женщине заставляет мужчину пожертвовать своим высшим предназначением. Иван, даже обнимая Анну, все смотрел куда-то на сторону, Анна по-матерински ерошила ему волосы и нервно трепетала ногами за спиной возлюбленного. У зрелой балерины оказался внушительных размеров бюст, а ее партнер, как назло, выглядел неоперившимся юнцом, так что философская идея господина Ноймайера оказалась безнадежно скомпрометирована возрастным мезальянсом.
Мориса Бежара представляли артисты Большого: Светлана Лунькина и Руслан Скворцов исполнили знаменитый дуэт из "Ромео и Юлии", пронзивший москвичей без малого 30 лет назад во время первых гастролей бежаровской труппы. Этого, правда, вспоминать не стоило — та захлебывающаяся песнь полудетской любви превратилась в добросовестное исполнение череды трудных поддержек с посильной имитацией чувства. Фактурный красавец Руслан Скворцов явно не представлял себе, как можно потерять голову из-за женщины. Грациозная Светлана Лунькина идеально выточенными ножками прочертила все необходимые шпагаты, арабески и мостики, но ее подвела природная естественность — без актерского наигрыша любовь к этому самодовольному Ромео изобразить невозможно.
Самым обаятельным оказалось юмористическое приветствие Иржи Килиана: знаменитый чех прислал видеопленку, на которой два разнополых шута в чаплинских усиках, пудреных париках и платьях эпохи рококо готовили именинный пирог под музыку Моцарта. Вышла настоящая симфония: литаврами взлетали крышки кастрюль, группой духовых вздувались облака муки, скрипичными пассажами раскатывалось тесто — из него один клоун пытался изваять фаллосы, а другой — несуществующую грудь. Уморительный танец без ног (крупный план выхватывает только стол и стоящих за ним "поваров") вызвал в зале несанкционированные взрывы смеха, но после окончания номера сконфуженные собственной веселостью зрители аплодировали сдержанно.
Зато на "Умирающем лебеде" публика дала себе волю. До начала номера Владимир Васильев с высокохудожественной теплотой зачитывал фрагменты переписки Галины Улановой с ее фронтовым почитателем. Выплывшая Ульяна Лопаткина накалила градус пафоса до мартеновской печи. Величествен был ее Лебедь: рубин в районе солнечного сплетения, размах "крыльев" — метра два, окружность пачки — немногим меньше. Патетичны и симметричны его страдания: островки духовной примиренности со смертью омывались волнами трагического протеста. Надрывно вздымались и застывали над головой руки, затем бессильно падали — сначала одна, через равное количество тактов — вторая. Прогиб спины означал волю к жизни, строго дозированное па-де-бурре — страх смерти, плавное угасание в финале — веру в загробную жизнь. Публику прошибло до слез.
После этого монументального выступления вытаскивать на сцену всех участников гала под портрет Галины Улановой было явным режиссерским просчетом: ни форсайтовские немцы в трениках, ни идиллическая парочка Эк--Лагуна явно не вписывались в поминальный строй финала. В отличие от русских, иностранцы прямо-таки излучали радость жизни и радость танца.