Событие недели — "Германия, год нулевой" (Germania anno zero, 1947), шедевр Роберто Росселлини, и справедливо, и несправедливо считающегося отцом итальянского неореализма (17 мая, "Культура", 11.00 и 1.25 *****). Справедливо, поскольку его "Рим, открытый город" (1945) действительно открыл изумленному миру возможность снимать кино в обжигающе подлинной неразберихе послевоенной Европы, отдаваться стихии народной трагедии. Несправедливо, поскольку в отличие от других мастеров неореализма, не говоря о его эпигонах, Росселлини никогда не абсолютизировал "правду жизни" как таковую. Антифашист, католик и плейбой, он видел за частным случаем метафору европейской судьбы, за судьбой человека — мистическое откровение, если не таинство. Возможно, он был первым из великих режиссеров, которые воплотили на экране принцип "не судите да не судимы будете", переживал христианство не как отрешенность от мира, а как подвиг ради людей, как жертвенное, почти коммунистическое служение ближнему своему. "Германия, год нулевой" — свидетельство о Германии, преступной и несчастной, разрушенной не столько бомбардировками, сколько обжигающим, высшим гневом, о степени справедливости которого судить невозможно. Короче говоря, свидетельство об апокалипсисе. На руинах Берлина под враждебными взглядами соседей пытается выжить семья. Отец болен, дочь кладет жизнь на то, чтобы продлить его существование. Старший сын, эсэсман, прячется от оккупационных властей: нахлебник, он только в тягость ближним. Младший, 12-летний Эдмунд, зарабатывает мелким гешефтом. Среди выпотрошенных, превращенных в скелеты домов ему встречается дьявол-искуситель: школьный учитель, нацист со смутно гомосексуальной аурой. Он напоминает Эдмунду о принципах мироздания: слабые, бесполезные должны покидать этот мир. Претворяя этот сверхчеловеческий бред в реальность, мальчик убивает отца, и без того обреченного умереть. Перепуганный учитель открещивается от дела рук своих: дьявол ничтожен, но сеет смерть. Самоубийство Эдмунда, шагнувшего в никуда с крыши разрушенного дома,— один из самых страшных эпизодов послевоенного европейского кино. О причудах божественного промысла размышляет и Кшиштоф Кесьлевский в "Случае" (Przypadek, 1981), еще одном вроде бы реалистическом, а на самом деле мистическом фильме (13 мая, "Культура", 21.55 ****). Вся жизнь Витека определяется почти комической чередой недоразумений. Учился на врача, без охоты, повинуясь отцовской воле. Когда отец умер, бросил учебу. Торопился на поезд, вскочил в последний момент в уходящий вагон, познакомился там со старым коммунистом лагерником Вернером. Тот обратил его в свою веру: Витек заделался карьеристом-комсомольцем, за что его бросила любимая девушка, зато заслужил поездку на некий заграничный конгресс. Но в стране грянули забастовки, самолеты не летали, Витек опять опаздывал на поезд, что завершилось не так благополучно, как в первый раз. Зарубился с проводниками, попал в милицию, потом в колонию, где подружился с католиками-диссидентами, которые перетащили его на свою сторону так же легко, как Вернер. Еще одно опоздание на поезд — и начинается новая жизнь, вне политики, посвященная медицине, к которой Витек вернулся, и семье. Еще одна удача, еще одна возможность вылететь за границу, на этот раз на научный конгресс. В кои-то веки Витек успел на борт — самолет взорвался в воздухе. Кесьлевский, как и в признанных европейской классикой фильмах 1980-1990-х годов, играет со зрителем, мешает печаль с иронией: а был ли случай, а была ли закономерность в этой судьбе, а была ли вообще судьба. Вдогонку юбилею Победы канал "Культура" показывает цикл второстепенных, но очень достойных фильмов на военную тему. "Все по домам" (Tutti a casa, 1960) Луиджи Коменчини — одна из первых в Италии военных комедий (18 мая, "Культура", 11.00 ***). Цепи страшных, патетических, но вполне "соцреалистических" событий на экране придает человеческую, трагикомическую убедительность замечательный Альберто Сорди, сыгравший младшего лейтенанта Инноченце, живое воплощение итальянской взбалмошности, горлопанства и романтического, бессмысленного, но необходимого героизма. Переход Италии из гитлеровского лагеря на сторону антифашистской коалиции в сентябре 1943 года застает его врасплох. За кого умирать, непонятно: можно только добираться до дома, переодевшись в цивильное платье. Ничто увиденное по пути домой не оказывает на него никакого впечатления: ни казнь семьи, приютившей сбитого американского летчика, ни облавы на евреев, ни зарождение первых партизанских отрядов. Он уже на все насмотрелся, с него хватит. Отец все-таки заставляет его идти на службу к немцам: патриархальная культура, ничего не попишешь. Но в финале в Инноченце неожиданно, но трогательно до слез просыпается герой: он не может оставаться просто свидетелем восстания в Неаполе, овладев пулеметом, поливает эсэсовцев огнем. Классик французского "папиного кино" Клод Отан-Лара решил тему Сопротивления в "Мари-Октябрь" (19 мая, "Культура", 11.00 ***) как напряженную, психологическую драму в замкнутом помещении. То, что речь идет о войне,— чистая случайность: фильм напоминает клаустрофобический английский детектив. Бывшая подпольщица, а ныне хозяйка модного дома собирает десять уцелевших соратников: один из них — предатель, погубивший ее возлюбленного, истерически боготворимого командира. Кто мерзавец: она сама, адвокат, рабочий, мясник, священник, хозяин ночного клуба? Томительное выяснение подробностей прошлого завершается выстрелом: Мари-Октябрь казнит негодяя. Но зритель уже давно вычислил его по бегающим глазкам и нервной манере заламывать пальцы.