концерт классика
На нынешнем Пасхальном фестивале, в отличие от прошлого года, специальных Дней Баха не было. Тем не менее и в этот раз фестивальной публике все-таки перепали сильные музыкальные ощущения, сопряженные с баховскими "Страстями". Только на сей раз это были уже "Страсти по Иоанну" в редакции 1725 года (в этой версии в России "Страсти" до сих пор еще не звучали ни разу). Их исполняли немецкий оркестр старинных инструментов Collegium Cartusianum, Кельнский камерный хор и пятеро солистов из разных стран Европы. На концерте в Большом зале консерватории побывал СЕРГЕЙ Ъ-ХОДНЕВ.
Руководителя Collegium Cartusianum Петера Нойманна трудно, конечно, сравнивать по известности и авторитету с Филиппом Херрвегом, привозившим на прошлый фестиваль "Страсти по Матфею". Но каждый год привозить дирижеров лишь такого, топового уровня, да еще вместе с их оркестрами и хорами (хотя бы и по-аутентичному небольшими) — мероприятие, во-первых, довольно разорительное, а во-вторых, трудно и не без нервности организуемое. С другой стороны, именно в следующих, не столь звездных эшелонах иногда находятся прекрасные исполнители, которые, быть может, и не произносят своими трактовками решительно нового слова, но зато вполне способны эти трактовки представить добротно, корректно, с умом и убедительно. Это, на самом деле, не такая уж малость, и именно на такую "золотую середину" (не путать с посредственностью) Пасхальный фестиваль и решился поставить в этот раз, приглашая Петера Нойманна и Collegium Cartusianum.
Как выяснилось, не прогадал. Весь необходимый по случаю "джентльменский набор" внешних признаков был в полном наличии: маленький оркестр, старинные инструменты, жильные струны, деревянные гобои и флейты, орган-позитив с клавесином, резонно делившие между собой клавишную партию в basso continuo. Более того, если к звучанию Кельнского камерного хора можно было предъявить кое-какие претензии, то оркестр, не исключая и духовиков, играл чисто и аккуратно, притом радуя совершенно не "пересушенным" звучанием.
Последнее вообще, думается, можно отнести и на счет общей исполнительской концепции Петера Нойманна, которую в целом стоит признать по-хорошему компромиссной. Тщательное следование "исторически информированным" исполнительским нормам, но при этом без лекторства и излишнего аскетизма. Облегченно-прозрачное звучание хоралов (куда им до оркестрово-хоровых громад в старинных записях Карла Рихтера), но при том вместо холодноватой беглости — неожиданное внимание к задушевности, едва ли не лиричности. Очень своеобразным оказался подход дирижера к темпам. В тех же хоралах царила мягкая распевность; в ариях, сообразно нынешней исполнительской моде, напротив, довольно бодрый динамизм. А уж в евангельских речитативах темп и ритмика и вовсе не подчинялись закономерностям: Евангелист тенора Маркуса Брутчера был не бесстрастным чтецом, а взволнованным, даже нервозным рассказчиком, и слегка ломаный ритм его речитативов, казалось, был максимально приближен к неровному ритму разговорной речи.
Тот же Маркус Брутчер (исполнявший в дополнение к партии Евангелиста также и теноровые арии) оказался, пожалуй, самым приятным впечатлением, если говорить о певцах-солистах, несмотря даже на его перегибы в эмоциональности и пару кукареканий, явно той же эмоциональностью и вызванных. У всех остальных доминировали, напротив, приглушенность и сдержанность. Но если у Йорка Феликса Шпеера (Иисус) эти приглушенность и сдержанность были именно красиво достигнутым результатом (и оттого впечатляли), то для небольших голосов сопрано Джоан Ланн и меццо Аннетте Маркерт глуховатость и блеклость были, напротив, препятствием, которое певицы не без труда преодолевали. Второй баритон, Штефан Маклеод, несколько разочаровал слабоватой техникой и коротким дыханием: если бы не это обстоятельство, то набор впервые прозвучавших интереснейших арий, присутствующих только во второй редакции "Страстей по Иоанну", выглядел бы куда более приятным открытием для слушателя, привыкшего к традиционной версии произведения.