Не то чтобы не хватало культурных событий, связанных с юбилеем Победы. Их, пожалуй, даже чересчур. Выставки исторические, современные, фотографии, кино, установка монументов, театр — все поучаствовали. Что сказано?
Предыдущая, ельцинская годовщина никакого осмысления и не предполагала, там был просто праздник Победы. В этот раз все иначе. Здесь был ясный тезис: Россия, триумфатор в мировой войне, есть центр цивилизованного мира. Тут вроде бы есть что сказать. Но сказанное отличалось какой-то поразительной бедностью смысла.
Мировая война в рамках этого цивилизованного мира — это, прежде всего, катастрофа. Катастрофа всего мироустройства. Демократического, тоталитарного, неважно — европейского. Ее культурные последствия, соответственно, также катастрофичны. В результате войны сам тип европейской цивилизации был поставлен под вопрос, и ответ на этот вопрос оказался отрицательным. Восстание европейской интеллектуальной элиты против европоцентризма, крах веры в прогресс (ибо прогресс оказался синонимом усовершенствования орудий убийства), отказ от категории духовно-нравственного авторитета и культурной иерархии (ибо высшими авторитетами оказались, разумеется, Сталин и Гитлер), отказ от национально-патриотической парадигмы культуры (патриотизм сохранился только в США; итальянский, немецкий, французский патриотизм — вещь сомнительная), разрыв с европейской традицией от античности до XIX века (исступление авангарда, деконструирующего себя самого) — это все война. Кризис европейского искусства, философии, политической мысли — они длятся по сию пору, и неудивительно, ибо сотня миллионов убитых способна парализовать любую мысль. Фактически европейская цивилизация так и не нашла ответа на войну, кроме одного — отказа от себя самой.
Но это, конечно, не наши дела. У нас своя проблематика. По-моему, если 60-летний юбилей Победы породил какое-то движение мысли, то только одно — спор о том, выиграл ли войну товарищ Сталин или ее выиграл русский народ. Соответственно, устанавливать ли монумент Победе в виде фигуры Сталина или чьей-то другой, как трактовать образ Сталина в кино, в телесериале, в театре, как относиться к сталинской живописи и как ее экспонировать и т. д.
Вообще русская культура дала четыре ответа на этот вопрос. Первый, послевоенный — войну выиграл товарищ Сталин. Искусство 1950-х рисовало войну так, будто она происходила в XVII веке — величественный военачальник в ставке, на переговорах с союзниками, на белом коне в побежденном городе. Второй, оттепельный — русский народ без товарища Сталина. Это было, условно говоря, толстовское понимание войны — кровь, смерть, страдания, роль личности ничтожна, и о ней следует вообще забыть, ибо в центре войны — батарея капитана Тимохина. Третий, синтетический, брежневский — русский народ с товарищем Сталиным, которому следует простить лагеря за Великую Победу. Наконец, четвертый, сомневающийся. Не ответ, а скорее вопрос Астафьева, Быкова и даже Гроссмана — да есть ли эта победа? Ибо победа товарища Сталина — это для обычного человека никакая не победа. Что ему до чужих побед в шахматных партиях на географических картах — судьба обычного человека, заброшенного государственной волей в ад войны, с актом о капитуляции несоизмерима. Потому что есть геополитика, а есть личная смерть, и одно в другое не конвертируется.
Не бог весть какая богатая картина. Великая Отечественная война не дала России великого философа, сказавшего, что же это было. Нового Толстого не родилось. Но все же что-то было сказано, и какие-то ответы были даны. Вопрос в том, что сегодня осталось от этих ответов.
Если посмотреть на все то, что прошло перед нашими глазами в связи с шестидесятилетним юбилеем, то, окажется, что ничего — кроме того первого послевоенного официального ответа, с которым не очень хочется соглашаться, но которому нечего противопоставить. Антисталинская, внесталинская концепция войны была обращена к ветеранам. Фигуре Сталина-победителя она противопоставляла идею личного страдания, но личные "жизнь и судьба" безымянного героя кончаются вместе с уходом тех, кто способны себя с ним отождествить. Внятной концепции войны без Сталина, которую можно было бы унаследовать, перевести в простую формулу, в сценарий поминовения дня Победы, в концепцию выставки, в замысел шествия и демонстрации — в культурную политику — у нас нет.
Все сводится к тому, чтобы или пропустить один тост, или нет. Я выпью за память погибших — и я выпью за память погибших. Я выпью за товарища Сталина — а я за него не выпью. Все. Это, между прочим, серьезно. Потому что антисталинская концепция войны — это концепция, которая должна была бы принадлежать либеральной русской культуре. Но у нее нет своего видения войны. Единственное, что она может, это промолчать, когда другая, нелиберальная выпьет за товарища Сталина.
И понятно почему. Ведь с либеральной точки зрения, то есть с точки зрения того, что свобода есть благо для людей,— надо признать очевидное. Товарищ Сталин выиграл войну, а русский народ ее проиграл. Победа Сталина привела русский народ не только к новой волне лагерей. Не только к тому, что с тех пор и по сию пору Россия ведет войны по образцу Великой Отечественной, закидывая противника трупами собственного населения. Не только к тому, что в 90-е годы наши ветераны кормились немецкой гуманитарной помощью, будто у нас тут цунами прокатилось. Не только к тому, что Восточная Европа воспринимает нас как монстра, растоптавшего солдатским сапогом их национальные демократии, и если и едет к нам на праздник, то только потому, что Америка вспомнила, что была нашим союзником и велела поехать. Не только в том, что сегодняшний юбилей справляется так, что Сталин сам бы лучше придумать не мог — с закрытым городом, с аусвайсами на улицах, с приказанием населению сидеть по домам и не высовываться.
Нет, не в этом дело. Дело как раз в параличе мысли. Признать себя проигравшим нет сил. Признать себя победителем тоже нет сил, потому что это значит принять товарища Сталина, а тогда на любой либеральной идее можно ставить крест. В итоге остается молчать. А если интеллектуалы не могут ничего сказать народу по поводу центрального события его истории, тогда они вырождаются в мелкую тусовку, импортирующую иноязычные концепты. Которые сами не понимают, ибо культура сегодняшней либеральной Европы — это культура поражения культуры в итоге войны. Вопрос в том, не является ли русская либеральная культура такой тусовкой. И иногда даже — как, скажем, в день юбилея — кажется, что это не вопрос, а ответ.