выставка архитектура
В Музее архитектуры имени Щусева открылась выставка "Москва XXI века", представляющая фотографии и фильм итальянского архитектора Луиджи Филетичи. После музея Щусева она отправится на Миланскую триеннале. О том, как будет выглядеть Москва в Милане,— ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
Луиджи Филетичи — архитектор, он преподает архитектуру и дизайн в Риме и Милане. Поэтому его взгляд на московскую архитектуру определяется рутинной задачей — выяснить, что из Москвы ХХ века переходит в XXI, входит в университетские курсы и учебники истории архитектуры. Так что, придя на выставку, сначала попадаешь в какую-то странную атмосферу, определяемую эстетикой тождества,— такое ощущение, что попал в экспозицию музея архитектуры двадцатилетней давности.
Огромные, очень качественные, даже парадные черно-белые фотографии, на которых опять же очень качественные и парадные советские здания. Высотка у трех вокзалов Алексея Душкина. Клубы Константина Мельникова. Здание МОГЭС Ивана Жолтовского. "Центросоюз" Ле Корбюзье. В 1948 году был выпущен альбом "Архитектура СССР за ХХХ лет" — своего рода апофеоз госэстетики в архитектуре. Кажется, что парадные сталинские фотографии с их, надо признать, умопомрачительным качеством заново отсняты с тех же точек, и получилось почти то же самое.
Отличия вначале кажутся несущественными. В сталинское время для того, чтобы сфотографировать душкинскую высотку, могли перекрыть движение по Садовому кольцу и разогнать все население, так что фотография выглядит какой-то картиной вечности, где людей уже нет. Господин Филетичи такими возможностями не обладает, в кадр лезут люди, машины, реклама на улицах. Но, честно сказать, все это кажется настолько ничтожным рядом с этими зданиями, настолько несоизмеримым с ними, что в общем поэтику кадра изменить не в состоянии. Но чем дальше идешь по выставке, тем более неожиданно она выглядит. Не потому что нечто меняется, наоборот, потому что не меняется ничего. Шестидесятые и семидесятые годы мы так уже снимали. Но районы панельной застройки, дом Андрея Меерсона на Беговой, вдохновленный марсельской жилой единицей Ле Корбюзье, микрорайон "Лебедь", жилой комплекс "Чертаново" Михаила Посохина-старшего — все это оказывается продолжением той же холодной, парадной, предельно аскетичной и торжественной черно-белой эстетики. Белый снег земли, белое небо зимней Москвы, черно-белая геометрия архитектуры, черные фигуры людей, которые движутся через этот снег и холод, втянув головы в плечи.
Ладно, это еще советское время, и с некоторым усилием можно срифмовать эти кадры с воспоминаниями о черно-белом телевизоре, о парадах на 7 ноября с Политбюро на Мавзолее и геометрией военных колонн перед ним — с теми ощутимыми имплантатами имперской, сталинской эстетики в позднесоветскую жизнь, на которые натыкался в детстве и юности. Но дальше идут 90-е годы, и там опять то же самое. Гигантские донстроевские комплексы, улетающие в белое снежное небо, выглядят так, будто они выстроены не вчера и сегодня, а в 30-е. Уходит тонированное стекло, уходит приглашающий окрас этих строений, и черно-белый глаз, каким смотрит Луиджи Филетичи, с предельной четкостью обнаруживает в них все тот же образ, как будто товарищ Сталин лично ставил подпись на этих проектах.
Я бы назвал этот образ "нищей империей", где людям очень трудно, плохо жить, где холодно, где тяжело двигаться, но при этом архитектура поражает масштабом и волей. Вернее, даже не ими самими, а желанием этим поразить. Когда смотришь на дома родного господину Филетичи Милана, то даже очень большие и очень богатые здания как-то заигрывают с тобой, пытаются к себе расположить террасами, балконами, кафе и бутиками. Если это даже бронтозавр муссолиниевского времени, то это такой обученный хорошим манерам бронтозавр, несколько стесняющийся своих размеров и всячески демонстрирующий приятность во всех отношениях. У нас бронтозавры не заигрывают, они, наоборот, всяко демонстрируют свои стати и волю. Они стоят словно перед сражением за самку, тут уж не до хороших манер.
Сначала думаешь, что это какой-то очень специфический, мрачный взгляд на Россию. Но дело не в мрачности. Когда смотришь кино господина Филетичи, где те же черные согбенные фигуры бредут через городскую метель или распашные стеклянные двери метро бесконечно пережевывают толпу горожан, то поражаешься тому, насколько же он насмотрен нашим кинематографом — от Дзиги Вертова до последних кадров рязановской "Иронии судьбы". Этот человек не ужасается найденной им эстетикой имперской нищеты, нет, он, напротив, страшно ею увлечен. Знаете, когда в 70-80-е к нам приезжали прогрессивные итальянские интеллектуалы и восхищались всем, что видели, то казалось, что они это не всерьез, что это не может нравиться. А они были влюблены в это сочетание величия, грубости, воли и нищеты, они в самой среде города видели любимых ими Малевича и Эйзенштейна, Маяковского и Шкловского и не понимали, как этого не видим мы.
Это забавно. Для нас идентичность Москвы ХХ века — это все что угодно, только не это, мы пытаемся спрятать этот образ как можно глубже, как тяжелую травму в подсознании. Мы ищем русского скоморошества — башенки, узоры, подсветка, пляшущие мишки, золотые главки, Москва, Масленица. Но для итальянца в Москве так мало солнца, что все равно все становится черно-белым, и в этой цветовой редукции наша ярмарка просто исчезает, как назойливая мишура. Остается только жесткая структура империи, поражающей воображение и мощью, и нищетой пространственного аскетизма. И это та идентичность Москвы, которая сама собой переходит в XXI век, как бы мы ни хотели ее не увидеть.