"Мы имеем возможность в воздухе поэзию писать"

Балеты Леонида Мясина в Большом театре

премьера балет

Завтра на основной сцене Большого театра впервые в России покажут балеты Леонида Мясина — русского хореографа с мировым именем, практически неизвестного на родине. Три самых популярных его спектакля — "Треуголку", "Предзнаменования" и "Парижское веселье" — на сцену Большого перенес сын хореографа Леонид (Лорка) Мясин-младший. На премьере главную роль в "Треуголке" исполнит Жозе Мартинес, этуаль Парижской оперы. ТАТЬЯНА Ъ-КУЗНЕЦОВА расспросила ЛЕОНИДА МЯСИНА-младшего об особенностях работы в Москве.

— Почему вы ставите в Большом именно эти балеты вашего отца?

— Потому что они до сих пор актуальны. Вот "Треуголка" — живопись Пикассо, испанский стиль, это же не умерло, это всегда было и будет. Балет-симфония "Предзнаменования" такой современный, вы просто не поверите. 1933 года рождения, а как будто сделан вчера. "Парижское веселье" — мир шуток, легкости, разве юмор устаревает?

— Московская труппа умеет шутить?

— Конечно, они же русские, не немцы. Они умеют шалить. Весь материал мы поставили в три недели. Дальше надо было чистить и отрабатывать. А у меня чуть не каждый день менялись исполнители. Репертуар в Большом колоссальный, они все время были где-то заняты. Мне кажется, в Большом мало танцовщиков. Надо бы вдвое больше для спокойной работы. С мужчинами особенно трудно — все время болеют. С женщинами мне проще, может, потому, что я их просто обожаю. Классика им дается легко — в "Предзнаменованиях" все просто летают, как пулеметы. Только надо развить немножко лиризм, который немножко исчез из русской школы.

— Отец сам учил вас своим балетам?

— У него не было времени быть отцом. Я учился в Парижской консерватории и немного в Америке. И всякие профессора меня мучили с утра до ночи, и я их ненавидел, мне хотелось в футбол играть и за девушками ухаживать. Отец, конечно, хотел, чтобы я хорошо занимался и в будущем стал его ассистентом. Поэтому учил со мной свои балеты. Но как самостоятельного автора меня не признавал, а ведь я в 16 лет уже сделал первую постановку, а в 18 создал компанию и разъезжал по всей Европе. Но отца это мало интересовало. Но когда я поставил балет на музыку Сати — такой дайджест на всю его эпоху,— он пришел за кулисы и сказал при всей труппе, как он горд своим сыном. Это было невероятно.

— А ваша мать занималась вами?

— У нее тоже времени не было, она была ассистенткой отца и разъезжала с ним по всему миру. Нет, я был в руках профессоров. И сестру мою тоже отдали в балет. Ей было очень трудно иметь брата и отца в той же профессии. Но у нее сильный характер — она совершенно переменила карьеру и стала психиатром. Мы ее, очевидно, с ума сводили.

— А вы не хотели переменить профессию?

— А, нет, это невозможно. Но я люблю много разных вещей, спортом занимаюсь, по джиу-джитсу уже в 35 лет имел черный пояс, я даже инструктор. Знаю дзюдо, каратэ. На гитаре играю, на фортепиано, читаю много. Был трижды женат и каждой жене дарил детей — не могу женщинам отказывать. У меня три мальчика и девочка. Все русские, а никто по-русски не говорит. Настасья, Роман, Тигран и Алеша. В балет они не пошли, хотя я и старался. Но, видно, в генах было что-то не то. Дочка тренирует лошадок. Один сын у меня миллионер, занимается деньгами, учит других, как их тратить, и тратит сам.

— Вы успели пожить на том сказочном острове в Средиземном море, который купил ваш отец?

— Все мое детство там прошло. Остров был дикий — ветер, бури, рыбалка, просто рай. Это была моя территория, моя земля. Туда к отцу приезжали все — Пикассо, Кокто, Стравинский. Остроумцы, невероятные интеллектуалы, потрясающее время.

— Вы его продали Рудольфу Нурееву?

— Это было как нож в сердце. Но что делать? В жизни приходится страдать. Остров не может быть чьим-то, он принадлежит природе. Отец старался не покидать его без особой необходимости. И, кажется, сделал большую ошибку. Ему надо было иметь свою труппу — как Баланчину, как всем великим хореографам. Но чтобы сделать труппу, надо искать субсидии, вести переговоры, общаться с разными людьми. А он не любил светской жизни, не занимался политикой, не умел хлопотать, не хотел связываться с государством. Администратором был никаким. Его постепенно перестали приглашать театры, последние 29 лет он уже ничего не ставил (Леонид Мясин умер в 1979 году.—Ъ). Сидел на острове и писал книги по балетной теории, создал совершенно новую систему записи танца. Я видел его рукописи, безумно интересно, просто революция. Но теперь это никому не нужно: ведь расшифровывать балетные записи — как китайский язык учить. Теперь все по видео балеты учат, быстрее, быстрее. Что-то поставили, а зачем, почему — нет времени подумать, надо ставить следующее.

— Но ведь ваш отец тоже ставил очень быстро.

— Тогда артисты очень много репетировали. Никаких ограничений во времени. Это сейчас они все время смотрят на часы. Полтора часа — хоп, репетиция кончилась. Будь артист хоть в воздухе в это время, все, работа сворачивается. Все куда-то бегут, торопятся. А ведь балет — не "джоб" какой-то. Это невероятное искусство, которое очень близко к Богу, потому что оно отходит от всего. Оно летает... Не в смысле прыжка, вы понимаете. Это своего рода религия. Не надо ходить в церковь, если не хочется молиться. А если молишься, надо делать это с душой. Репетиция — невероятный момент, когда артист и балетмейстер говорят об очень высоких темах.

— Похоже, эта тема стала для вас особенно актуальна после работы с артистами Большого.

— Нет, везде так. Никто не понимает, что быть артистом — колоссальная привилегия. Иные в офисе торчат целый день, а мы имеем возможность в воздухе поэзию писать. Здесь нет места для бюрократов, это не служба, это служение.

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...