выставка живопись и графика
В Венеции в культурном центре "Кверини-Стампалья" проходит выставка Максима Кантора "Новая империя". На выставке побывал обозреватель Ъ ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН.
На выставку Максима Кантора я попал в воскресенье, а в субботу вечером умер папа римский. Афиша выставки представляет портрет Иоанна Павла II, в смятении прикрывающего лицо рукой, у ног папы в горе мусора копошится какая-то серая нечисть, нет сомнений, что, умирая, папа оставил на земле Ад. Эта картина соседствует с другой, под названием "Газета". Картина довольно четко следует структуре полос нашего благородного издания. Сквозь разделы "Официальная хроника" и "Политика" змеится нефтяная труба, всплывающая в международном разделе, в разделе "Инциденты" люди в камуфляже и масках режут и рвут на части персон, сваливающихся из раздела "Деловые новости". Есть и "Искусство", где группа экстатических критиков тащит над собой, как хоругви, супрематические фигуры. Должен сказать, это специфическая ситуация — осознать, что твоя роль как критика сводится к тому, чтобы описать впечатления от одной картины с тем, чтобы превратиться в карикатуру в соседней.
На происходящие события Максим Кантор реагирует со скоростью политинформатора. Там и сям встречающиеся на выставке портреты господина Ходорковского за решеткой отражают, по моим представлениям, изменения во внешности Михаила Борисовича с лета 2004-го по январь 2005 года, а имея в виду то, как именно нарисован Иоанн Павел II, можно сказать, что и его уход он тоже успел запечатлеть. Актуальнее некуда, но Максим Кантор, вне всякого сомнения, не актуальный художник. Он изобразителен, фигуративен, ему чужд соц-артистский стеб, в нем есть пафос, он позволяет себе напрямую говорить о добре и зле, ищет смысл жизни и путь России, словом, ведет себя совершенно неуместно для сегодняшнего арт-деятеля.
Мало того, он нимало не стесняется этой своей неактуальности. Его выставка представляет приблизительно 200 графических работ и 50 картин, причем, чтобы увидеть последние, вы должны пройти буквально сквозь строй его графики. Буквально — потому что каждый из этих листов бьет по глазам. Стиль его офортов представляет собой странный сплав из откровенных карикатур, напоминающих советский "Крокодил", с "Капричос" Франсиско Гойи. Тема — Ад, раскрывающийся во всем. Рынок, заседание парламента, президент, суд, дом, прогулка с собакой, алкаши у магазина, любимая женщина, бесконечные портреты отца, автопортреты — все Ад. Лица искорежены страданием, тела — болью, плоть зданий и земли тронута распадом, само пространство скручивается в страдальческую спираль, то ли в прогулку заключенных, то ли в колесо истории, то ли в фарш из мясорубки (есть работы на все три темы, только вместо заключенных Ван Гога по кругу гуляют драные собаки).
Люди с таким трагическим восприятием современности встречаются в России — но, если можно так сказать, в другом лагере. Так мир видят, скажем, писатель Проханов или художник Глазунов. Принципиальное отличие Максима Кантора в том, что он никакой — ни коммунистический, ни православный, ни националистический — не фундаменталист. У него нет того простого позитивного идеала, который позволяет из ада выбраться. Условно говоря, когда Максим Кантор рисует капричос "Каждый — сам за себя", сцену тотального взаимоистребления изможденных тел как метафору главного принципа европейского индивидуализма, то у него рядом с этим побоищем не появляется какого-нибудь князя Ярослава Мстиславовича Буйславского, утверждающего благость спасительного национально-православного коллективизма посредством прославления буйной ярости и мщения.
Максим Кантор — плоть от плоти европейской либеральной традиции, традиции радикального сомнения. Только в России эта традиция сегодня нигде не доходит до такой степени радикальности. Ведь, согласитесь, либеральная оппозиция, если она и существует в сегодняшней России, в основном концентрируется вокруг категорического неприятия передачи собственности от бывших комсомольских деятелей к бывшим офицерам ФСБ. Это, конечно, важная тема, но есть в ней некая локальность. Трагедия либерального сознания, выясняющего сегодня свою тотальную необеспеченность, России не знакома. В этом смысле Кантор — очень европейский мыслитель, русская почва которого определяет только радикальность его европеизма. В отличие от, скажем, Джона Грея (я имею в виду его книгу "Поминки по просвещению"), для которого ад, раскрывающийся вследствие краха либерализма вместе с крахом идеи прогресса,— это, в общем-то, логическая перспектива, для Кантора — это пластическая данность. Он говорит что-то очень простое: посмотрите, нашими идеалами были свобода и демократия (нашими не в смысле партии СПС, а в смысле любого советского интеллигента), посмотрите, чего мы добились. Получившееся — ужасно, других идеалов у нас нет.
Максим Кантор намеренно размыто называет все это "новой империей". Империя кого — Путина? Тогда при чем здесь Иоанн Павел II? Империя Буша? Тогда при чем тут Путин? Империя Запада? Востока? Империя тут скорее понимается как принцип, и принцип этот загадочен. Мы как-то привыкли к тому, что сначала была Римская империя, потом она пала, и вместо нее началась эпоха христианства. На самом деле все было не так. Римская империя возникла ровно тогда же, когда возникла и христианская церковь,— в I веке нашей эры. Она была ответом на кризис античного мира, как и проповедь Христа,— ответом быстрым, мощным, неимоверно жестоким и вначале страшно эффективным. Но этот быстрый и эффективный ответ оказался непрочным — единственным основанием власти оказалось насилие, мир превратился в ад, империя рухнула. Когда смотришь на картины Кантора, то время, которое досталось нам, осознается вполне четко. Кризис европейского мира уже наступил, имперский ответ уже на него дан, и уже очевидно, что суть этого ответа сводится к насилию и мир становится адом. Что же касается нового христианства, оно еще не пришло. Получается чистый ад, без надежды.