В пятницу в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме завершились трехдневные Ахматовские чтения--2002. В отличие от проходившей параллельно конференции памяти Ефима Эткинда, чтения в музее Ахматовой имели не столько научный, сколько культурный и светский характер. Само их название — "Петербургский диагноз" — предполагало разговоры на самые разные темы.
Слушателей не мучали историей словесности. Крупнейший специалист по творчеству Ахматовой Роман Тименчик доложил об образе Петербурга--Петрограда в творчестве эмигрантских поэтов Веры Лурье, Николая Оцупа, Николая Струве (про которого Гумилев сказал: "ну, что Маяковский: поэт не больше нашего Струве"). Они создали и поддерживали миф "блистательного Санкт-Петербурга", который материализовался ныне неоновыми вывесками ресторанов "1913 год", "Бродячая собака" и "Привал комедиантов". Молодой Ян Левченко занимается Борисом Эйхенбаумом: знаменитый филолог в юности, оказывается, страдал от комплекса провинциальности (родом он был из Воронежа). Виктор Файбисович, создатель экспозиций в Александровском дворце Царского Села и Главном штабе, поведал об истории надписей к сфинксам на Университетской набережной, их автором был директор Публичной библиотеки Алексей Оленин. Историк Александр Марголис показал: современная петербургская элита состоит по преимуществу из провинциалов, но это и замечательно: город по-прежнему притягивает способных людей.
Гораздо больше было докладов публицистических, в жанре, который в газете назывался бы "авторская колонка". Археолог Дмитрий Мачинский обличал журналистов Ъ в конформизме: кинообозреватель Михаил Трофименков поддержал кандидатуру Александра Проханова на премии "Национальный бестселлер", автор этих строк не был против демонстрации в Петербурге фильмов Лени Риффеншталь. Вообще же, согласно господину Мачинскому, дух истины и справедливости жив только в "Новой газете", этот орган печати несет на своих страницах бескомпромиссную правду Анны Ахматовой.
Искусствовед Аркадий Ипполитов говорил о понятии "петербургский стиль": его попросту не существует, — между Растрелли, Росси и Перетятковичем больше различий, чем сходства. Петербург как архитектурный проект со времен Петра подчеркнуто вненационален и авангарден. Поэтому продолжателем петербургской традиции является скорее американец Мосс, чем местные архитекторы, взгляд которых обращен не в будущее, а в прошлое. В сообщении арт-критика Киры Долининой анализировался стиль "Путин", имперский по своей сути, а потому инкорпорирующий в Петербурге прежде всего Эрмитаж и Мариинский театр.
"Ахматовских сирот", в отсутствие Евгения Рейна и Анатолия Наймана, представлял Дмитрий Бобышев. Как живой хранитель традиции (в Древней Руси таких называли "старцы градские"), он высказался против установления памятников Анне Ахматовой и Иосифу Бродскому. Потом обличил редакцию "Звезды", печатающую Александра Жолковского (тот считает позднюю Ахматову искусной актрисой, тщательно выстраивавшей образ, восходящий к Екатерине II в "Капитанской дочке"), и, наконец, вступил в живую полемику с поэтом Тамарой Буковской. Госпожа Буковская произнесла доклад (похожий по форме и экзальтации скорее на тост) о трех своих друзьях, поэтах-семидесятниках Викторе Кривулине, Константине Кузьминском и Григории Ковалеве, и предложила создать в квартире кого-нибудь из них литературный музей. Господин Бобышев же нашел одного из друзей Буковской — Кузьминского — морально невыдержанным, идейно нестойким, недостойным музеефикации.
Прелестный макет Петербурга (его показывали на ЭКСПО в Ганновере, и с тех пор он странствует за границей) показал на видео его автор, знаменитый театральный художник Эдуард Кочергин. Крутили фильмы, говорили о джазе, фэнтези, Шемякине, Тимуре Новикове. Хор пел сонеты Сергея Вакуленко на музыку Александра Кнайфеля, участников конференции катали по ночной Неве на речном трамвайчике.
Строгая дама Анна Ахматова разбивала сердца, заслужила специальное постановление ЦК, завещала поставить ей памятник у "Крестов", разошлась на пословицы и поговорки и стала частью городского мифа, важным элементом петербургского пейзажа. Как белые ночи или сфинксы. На ее фоне приятно поговорить о разном.
ЛЕВ ЛУРЬЕ