Вспомнить все

В Петербурге несколько дней провел знаменитый польский режиссер Анджей Вайда (Andrzej Wajda). Беспрерывно снимающий мастер, автор главного польского блокбастера последних лет "Пан Тадеуш", 76-летний господин Вайда в России волей-неволей предался ностальгическим воспоминаниям.

Визит живого классика официально проходил в рамках проекта "Достоевский и Вайда". Началось все с того, что режиссер вместе с супругой-соратником Кристиной Захватович (Krystyna Zachwatowicz) посетил собственную выставку в Музее Достоевского, на которой в виде эскизов и фотографий представлена сценография спектаклей "Бесы", "Преступление и наказание" и "Настасья Филипповна". Эти материалы в итоге были подарены музею. Затем господин Вайда презентовал свою книгу "Достоевский. Театр совести", в которой те же спектакли, поставленные им когда-то в Кракове, описаны на словах. Наконец, вчера и сегодня режиссер проводил репетиции-мастер-классы с актерами Белого театра, квартирующего в том же Музее Достоевского. Высокий гость знакомил их со своим видением того, как надо играть "Идиота".
"Священная корова" европейского и мирового кинематографа (последнее было официально подтверждено в позапрошлом году, когда режиссеру, первому из восточных европейцев, вручили почетного "Оскара" "за выслугу"), Анджей Вайда был встречен россиянами с должным придыханием. Его в лицо называли "обыкновенным титаном" (критик Ирина Рубанова) и чуть ли не умом, честью и совестью. Но в общем было понятно, что Анджей Вайда мог бы и не снимать почти полсотни фильмов (и столько же спектаклей) в диапазоне от камерных психодрам до костюмных колоссов, не получать все мыслимые кинематографические награды и не делать рискованных экранизаций русской классики: один "Пепел и алмаз" перевешивает для российского зрителя, выросшего в тоталитарную эпоху, все прочие заслуги. Куда бы ни заходил разговор во время творческих встреч, рассуждал ли пан Вайда о театре, политике или литературе, записки из зала все равно возвращали его к Мацеку, мусорной свалке и черным очкам Збигнева Цибульского (Zbigniew Cybulski).
Режиссер, впрочем, без видимого напряжения вновь и вновь вспоминал о далеком прошлом. Говорил, что Цибульский, как никто из работавших с ним актеров, был близок к гениальности и что Мацек, останься он жив, вероятно "сидел бы среди нас". Рассказывал о другом российском любимце, Даниэле Ольбрыхском (Daniel Olbrychski). Как ректор театрального института показал ему прямо в классе перспективного парня и как он увел его оттуда на съемки — Ольбрыхский в институт так и не вернулся. Со смехом хвалил Александра Домогарова ("очень талантлив, ну и, конечно, несказанно красив") и Никиту Михалкова ("каждый бы мечтал у него сняться, даже я"). Сыпал афоризмами: "Если фильм удался — это общая заслуга съемочной группы, если провалился — это личная вина режиссера". Когда руководитель театра "Балтийский дом" Сергей Шуб посетовал, что раньше народ чуть что валил на площадь, а сейчас, случись переворот, из дома не выйдет, самый политизированный из лидеров польской киношколы ответил: "Может быть, это грустно, но так и выглядит нормализация".
СТАНИСЛАВ ЗЕЛЬВЕНСКИЙ