В театре имени Ленсовета состоялась премьера спектакля "Вор" по пьесе польского драматурга Веслава Мысливского в постановке Юрия Бутусова.
Эту не слишком популярную в России пьесу нельзя, однако, назвать малоизвестной. В середине 70-х ее поставил в Ленкоме Марк Захаров, а в роли Отца был занят Евгений Леонов. Захаров особо подчеркивал свою профессиональную гордость от этой постановки, поскольку тихий, лишенный внешних эффектов спектакль целиком строился на нюансах психологических взаимоотношений персонажей. Подобный метод работы — всегда исключительно точная проверка режиссерского мастерства.
Почему сегодня внимание Юрия Бутусова привлекла именно эта пьеса, понять непросто. Впрочем, режиссер всегда отличался непредсказуемостью в выборе драматургического материала, и если что и объединяет его предпочтения, то, вероятно, только одно: большинство поставленных им пьес — это в некоторой степени произведения философские. Контраст между серьезностью текста и эксцентрической манерой его воплощения — наиболее характерная черта бутусовского стиля.
Философия в "Воре" вполне своеобразна — спектакль можно посвятить нынешним перипетиям, связанным с визитом Папы Римского в Россию. Впрочем, тема кризиса католического мировоззрения стала почему-то явственно слышна именно в спектакле Бутусова — в ленкомовском варианте жизнь подкидывала героям неразрешимые загадки вневременного и внеконфессионального масштаба.
Между тем, сюжет "Вора" довольно прост. На своем картофельном поле польский крестьянин и трое его сыновей поймали вора. Спрашивается: что с этим вором делать? Ночь размышлений на эту тему и есть содержание пьесы. И разумеется, там, где есть преступник, неизбежно возникают проблемы вины, греха, справедливости, совести, спасения, Бога. А учитывая то, что библейские вопросы решают для себя люди, загнанные на дно жизни, радости видевшие не много, драма получается и вовсе угрюмой и болезненной.
Декорация, выстроенная на сцене театра художником Александром Шишкиным весьма располагает к размышлениям о высоком. Над деревянным скошенным помостом с трех сторон до самого верха поднимаются темные, мрачные доски, сквозь которые едва пробивается свет. Так, из досок, и образуется пресловутая "духовная вертикаль". Это тревожное пространство делает любую мизансцену значительнее, здесь можно сыграть классическую трагедию. Героям спектакля предстоит, подобно Иову, "взывать из глубины". Если в Комиссаржевке идет "Вор в раю", то бутусовское детище — это, скорее, "Вор в аду".
Однако режиссерское решение не позволяет "дорасти" спектаклю до драмы, заданной масштабными декорациями. Бутусов вообще не мастер психологического театра, не слишком понимает его ценность, и уже традиционно "прокалывается" там, где просто некуда деваться от подробного, скрупулезного анализа текста, от терпеливой работы по продвижению от фразы к фразе. А много спецэффектов, клоунских "мулек" из камерного "Вора" не выжмешь. Можно предположить, что "предощущение целого", как говорил Михаил Чехов, у режиссера Бутусова складывается из отдельных "вспышек" оригинальных пластических решений — а "в паузах" между ними персонажи произносят текст. Если с пространством Бутусов научился справляться, создавая вполне живописные мизансцены, то сценическое время, чью протяженность он, вопреки законам физики, отрицает, ему явно не подвластно.
Спектакль превращается в нагромождение многозначительных реплик и монологов, произносимых крайне нервной, патетичной, не всегда разборчивой скороговоркой. Эмоциональный "градус" повышается актерами искусственно, и их судорожная экспрессия, как говорят в таких случаях, "не перелетает" через рампу в зрительный зал. Разговору о Боге в бутусовском спектакле не хватает не пафоса, а искренности. Это особенно заметно по игре Владимира Матвеева (Отец) — опытный мастер, который может преподавать психологическую эксцентриаду "балаганно" ориентированной бутусовской молодежи, с головой выдает слабые места постановки, пытаясь оправдать логические "дыры". Студенты же, играющие сыновей, может быть, за исключением Всеволода Цурило (Щепана), никак особенно себя не проявляют. Зато молчаливый "перформанс" в финале — инфернальная "свадебка", где в роли жениха — только что сраженный пулеметной очередью младший сын, а в роли невесты — его мать, действо, решенное в духе ранних опытов Формального театра, впечатляет зрителей хотя бы напоследок.
МАРИЯ ЛИЛИНА