Друг мой, Колька

       В понедельник в Доме кино состоялась премьера фильма Дмитрия Месхиева "Механическая сюита".

Наверное, хорошо, что продюсеры заменили на совершенно бессмысленную "Механическую сюиту" авторское название "Связанные". Благостно настроенный господин Месхиев рассказал на премьере, что не стал с ними судиться. Плохое название фильм не испортит, а суды задержали бы встречу зрителей с одним из самых ярких произведений отечественного кино. Да и само слово "связанные" выдало бы тайну фильма. Сразу становится очевидным, что речь в нем о людях, во всем противоположных, почти насильственно принужденных к некоему общему делу. И также очевидно, что принудительная связь, разорванная к финалу, прорастет связью подлинной, человеческой. Жалко, что режиссер Искра Бабич уже дала одному из своих фильмов название "Мужики!". "Мужики" — вот что подошло бы фильму Дмитрию Месхиева, мужскому, жилистому, припахивающему дешевой водкой и сигаретами. В нем даже такие баловни, как Сергей Гармаш и Сергей Маковецкий, Михаил Пореченков и Константин Хабенский свободны от актерских понтов. Словно взяли их таких, не героев, а людей, корявых, хамоватых, не плохих и не хороших, из живой жизни и перенесли на экран. Полюбите нас черненькими.
       Главная нота фильма — неповторимая сладкая тоска ночных поездов, струящихся рельс, полустанков, где можно за три минуты стоянки купить пиво и ворованный с градообразующего предприятия хрусталь, а можно и по морде схлопотать. Расслабляющая тоска, от которой то ли под поезд бросишься, то ли душу случайному попутчику изольешь. Сюрреализм обыденности проявляет музыка "Волков-трио", песня, играющая в орлянку с жизнью: "Было — не было. Было — не было". И про историю, рассказанную в фильме, и про саму жизнь героев, не понять: было — не было. Не мертвецы ли они в увольнительной, как герои "Парада планет" Вадима Абдрашитова. Морок какой-то: сдернули с завода нахрапистого жлоба-менеджера и интеллигентного работягу с язвой желудка и ветвистыми рогами и послали в какую-то дыру забирать тело скоропостижно умершего коллеги Коли, "поэта". Стихи он на 8 марта заводским барышням сочинял.
       Можно представить, что натворил бы с таким зачином режиссер, страдающий от, увы, почти повальной идиосинкразии к современности. Сколько бы чернухи вылезло из чрева моргов и ментовок. Дмитрий Месхиев не судит жизнь, всматривается. Но под внешней неторопливостью фильма скрывается почти японское умение ломать интонацию: только зритель зайдется в пароксизме смеха, как его — обухом по голове. Начинается все, как меланхоличный бурлеск. Деньги на транспортировку тела, естественно, испарятся на полпути к моргу: их отдадут по пьяни симпатичной библиотекарше на новую жизнь. Естественно, тело протащат в поезд под видом надравшегося кореша, поклявшись проводнице, что он буянить и ночами по вагону шататься не будет. Естественно, четвертый в купе — мафиозный курьер с чемоданом, набитым золотом — решит, что убил спутника и выкинет его в окно. "Связанных" все больше: друзья вместе с запуганным курьером будут тщетно искать "друга Колю"; у машиниста встречного состава, в стекло которого врезался труп, пропадет эрекция; ему признается в любви обворованная библиотекарша; следователь объявит покойного поездным вором и полюбит стерву-продавщицу, похожую на молодую Людмилу Гурченко и тщетно ждущую ненаглядного Колю.
       Судьбы всей округи меняются под влиянием этого мистического мертвеца, тянущего за собой живых. Но, к сожалению, большинство из сюжетных линий обрублены режиссером, спешащим к финалу. Полагая, что зрители чуть глупее его, он выплеснет в финале лошадиную дозу пафоса, растолкует и так уже очевидные вещи. Троицу нагонят близняшки-бандиты и будут долго и жестоко бить, допытываясь, где драгоценный чемодан. Уже и так ясно, что под взаимным отвращением главных героев вызрела нежность и дружба одиноких мужиков. Не надо так их мутузить — они уже хорошие и уже вспомнили если не десять, то хотя бы пару-тройку заповедей. А в финале вдобавок прискачет из "Андрея Рублева" белая лошадь, а старушка-мать следака будет ухаживать за безымянной могилой "друга Коли". На которой символически-иронически — и это частично искупает финальный переизбыток пафоса — будет его порядковый номер. Сорок первый, как у героя Лавренева и Чухрая, неизвестного солдата неизвестной войны, которая то ли была, то ли не была.
       МИХАИЛ ТРОФИМЕНКОВ