Евгений Водолазкин, автор «Лавра», «Авиатора» и «Оправдания острова», написал роман об архивисте Исидоре Чагине. Если герой «Авиатора» лишился памяти, то Чагин лишен возможности забывать. Может ли фантазировать человек, который помнит все, что было на самом деле, сочетаются ли чеховская меланхолия с гоголевским смехом сквозь слезы и куда впадают Лета и Эвноя, узнавал из новой книги Водолазкина Михаил Пророков.
Фото: Редакция Елены Шубиной
Фото: Редакция Елены Шубиной
Роман Евгения Водолазкина начинается с похорон главного героя. «…С Чагиным прощались в кладбищенском ритуальном зале. Бетонные, пораженные грибком стены, потрескавшиеся плитки пола. Простуженный голос сотрудницы похоронной службы, бледной усталой женщины с носовым платком в кулаке. Зачитывая некролог, она запнулась. Бросила взгляд в свою бумагу, потом на Исидора и не очень уверенно сказала, что руки покойного пахнут просоленными морскими канатами. Многие заулыбались, поскольку никаких канатов в жизни Исидора не было. Он, вообще говоря, казался ходячей скрепкой».
Канаты оказываются ошибкой — в текст прощальной речи вкрался абзац из чужого некролога. В чагинском некрологе должно было стоять «пылью веков». По поводу ходячей скрепки опровержений не следует — именно так воспринимали Чагина молодые сотрудники архива, в котором покойный трудился. Один из них, Павел Мещерский, и становится рассказчиком первой части романа и одним из главных его героев.
«В течение многих лет Чагин являлся на службу в одно и то же время и, как мне казалось, в одном и том же виде. Надо думать, одежду Чагин менял, но каждая смена повторяла предыдущую… Однажды я (мальчишка, нахал) сказал Исидору, что для полноты образа ему не хватает черного зонта, и он молча кивнул. Я подумал было, что он обиделся, но через несколько дней Чагин пришел именно с таким зонтом — и больше с ним не расставался».
Глазами Павла мы видим чеховского Беликова, но стороннему наблюдателю главный герой покажется скорее Акакием Акакиевичем: те же насмешки молодых коллег, та же кротость, та же старательность. Но если Башмачкин предстает перед современным читателем чем-то вроде высококлассной копировальной машины, то Чагин — гаджет более нового поколения: усовершенствованный архиватор непрерывного действия.
Да, Водолазкин не зря отправляет своего героя в архив, подобное стремится к подобному. Чагин наделен феноменальным свойством — памятью, хранящей вообще все: любой текст, на который было время (полуминуты хватает) внимательно посмотреть, любой ряд цифр, любое событие. Природа чагинской памяти такова, что запоминание происходит автоматически, независимо от эмоций, которые ее обладатель испытывает. В целом это его вполне устраивает — но некоторые события жизни вызывают у него такие эмоции, от которых он хотел бы освободиться. Вместе с памятью о событиях, их породивших.
Какими же событиями оказалась наполнена жизнь Исидора Чагина? Далеко не всю ее он провел в архиве. Роман состоит из четырех частей — «Дневник Чагина», «Операция "Биг-Бен"», «Незабываемое» и «Лета и Эвноя». Они представляют четыре периода в жизни героя, четыре его ипостаси; при желании их можно бы было назвать «Адепт», «Агент», «Актер», «Архивист». В первой и последней рассказывается трагическая история любви, предательства, утраты и нового обретения. Вторая и третья разительно отличаются от них не только сюжетом, но и жанром: одна походит на шпионский сериал, другая — на латиноамериканскую мелодраму. Герой, увиденный глазами четырех разных людей (четвертая часть — эпистолярная, повествование ведут снова Павел и его любимая девушка Ника), вновь и вновь подтверждает свою принадлежность к излюбленному Водолазкиным человеческому типу, оставаясь с юности до преклонных лет тихим, незлобивым и чудаковатым. Но обстоятельства проявления им этих качеств оказываются весьма и весьма различны.
В период ученичества Чагин, тоскуя от предстоящей разлуки с Ленинградом, соглашается на сотрудничество со «службой безопасности городской библиотеки» и, внедренный в Шлимановский кружок (занимающийся далеко не только изучением биографии Генриха Шлимана), доносит органам обо всем, что происходит на его заседаниях. Из-за чего теряет любимую женщину и волю к жизни. В период службы в разведке — пытается выкрасть из Британского музея проданный туда большевиками Синайский кодекс. В период актерства — демонстрирует чудеса мнемотехники и одновременно с помощью немногих имеющихся на тот момент друзей пытается забыть о том, что произошло в первой части (о попытке кражи рукописи забывать не приходится — и дело-то вполне благочестивое, и, как выясняется в третьей части, забывать-то нечего — весь сюжет «Операции ‘’Биг-Бен’’» является плодом больной фантазии бывшего сотрудника той самой библиотечной безопасности). Тут тоже происходит любовная драма, но на фоне той, шлимановской, она выглядит скорее как анекдот. Ну и, наконец, в архиве и после него — на пенсии вдалеке от Петербурга — отчасти обретает искомое.
Таким образом, значимые события чагинской жизни оказываются сосредоточены в начале и конце книги. Все, что между,— или вымысел на их основе, или работа с архивом: помещение, извлечение, переформатирование, попытки удаления. «Исидор учился осмысливать все, что запомнил. А с тем, что осмыслено, можно и попрощаться — так, видимо, считала память. Такие вещи она отдавала легко, оставляя себе лишь вывод, общую идею. Чагин обретал способность забывать, и это становилось все очевиднее. Не знаю, что было тому причиной — наша ли игра, естественные ли возрастные явления,— только забывать он стал неожиданно много». В истории Чагина как медицинского феномена кульминацией становится конец третьей части — наиболее бедной событиями. В истории Чагина как человека, любящего, предающего и предаваемого,— середина четвертой.
Однако эту вторую и вроде бы основную кульминацию мешает считать в полном смысле таковой то, что развитие действия к ней никак не подводит. Мы можем только догадываться, что пережил Чагин после ареста руководителя кружка и краха своей личной жизни — сам Исидор рассказчиком не становится ни разу, а повествователь второй части недостоверен, психически нездоров и неспособен вникать в переживания своего подопечного. И эмоции Чагина во время и после внезапного и решительного завершения актерской карьеры мы видим только пунктиром и со стороны. Это создает странный эффект: основу романа составляют попытки человека уйти от диктата собственной биографии, завоевать себе право на забвение и, как следствие, на вымысел (на склоне лет Чагин пишет поэму «Одиссей», где излагает события своей жизни гекзаметром, перемежая правду с выдумкой — и о предательстве не упоминая). Но при этом сама эта биография выкладывается урывками, короткими необязательными стежками, как будто вышивается она не по романной ткани, а по паутине соцсетей.
Увлечение ленинградских кружковцев фантазером и авантюристом Шлиманом, переходящее в случае Чагина в подражание, если не соперничество — продраться, прокопаться сквозь толщу своей безотказной памяти, выдумать, возмечтать, поверить в мечту, добиться,— помогает герою закончить жизнь в мире с самим собой. Но если все же говорить о соперничестве, то исход видится скорее ничейным: Шлиман потерял возлюбленную, но, поверив в «Илиаду», обрел Трою. Чагин поверил в себя, вернул возлюбленную и написал «Одиссею» — но где его Троя? Уж не в несостоявшемся ли похищении Синайского кодекса? Или в том, что из-под многотонного груза своей феноменальной памяти он все-таки смог извлечь себя самого?
Ответ можно поискать в названии четвертой части. Если протекавшая в древнегреческом подземном царстве Лета истребляла память о совершенных грехах, то Эвноя воскрешала воспоминания о добрых делах. Человеку, всю жизнь пробиравшемуся к Лете, на путь ко второй реке остается совсем мало времени. Но Чагин успел.
Евгений Водолазкин. Чагин. М.: Редакция Елены Шубиной, 2022