Создание поэтических текстов в недавно минувшем столетии было для Петербурга столь же важно, как для Палеха изготовление лаковых шкатулок, для Тувы — горловое пение. В годы катакомбного существования русской культуры стихотворный текст, легко запоминающийся и передающийся изустно, наряду с анекдотом и песней становится не столько литературой, сколько фольклором. От печатного тиражирования поэзия, казалось, только портится, приобретает неприятный оттенок продукта массового пользования, профанного и второсортного. Радиоточка передавала "Город над вольной Невой", стихи Бронеслава Кежуна, Александра Прокофьева и Сергея Орлова. На кухнях Средней Подьяческой и в комаровских перелесках пели "Когда качаются фонарики ночные", декламировали Гумилева, Олейникова, Бродского.
Существование в пространстве устного народного творчества обрекало поэта на нищету, делало чем-то вроде бродячего уличного гусляра, певца в недорогом ресторане. Стихотворцы становились назойливы, дерзки, вели себя вызывающе — только так привлекает к себе внимание автор-исполнитель, какой-нибудь частушечник, балаганный дед, артист с Петрушкой. Место их сгущения — "Сайгон" — представляло собою в сущности грязный и шумный вертеп. Но общий для всех язык высказывания — поэтический, и лирическая энергия, необходимая, чтобы быть услышанным, превращала этот литературный табор в важнейшую городскую институцию, скопище талантов.
Положение поэзии в городской жизни начало меняться с начала 1980-х. Студенческая молодежь, важнейший резерв слушателей и творцов, склонялась к рок-музыке (генетически связанной со стихотворством) или уходила от литературы в литературоведение и философию. С началом перестройки модными сделались журналистика и искусствоведение. Роль поэта становится локальней, теряет общественный престиж. К тому же долгие годы существования на юру не давали опыта "нормальной" литературной среды — с издателями, проблемой читательского спроса и окупаемости. В отличие от ученых гуманитариев поэты не сумели воспользоваться и системой западных грантов и стипендий.
Тем не менее петербургская поэзия, отступив на время на периферию общественного внимания в культурные скиты, сумела переждать, перегруппироваться и начать новое лирическое наступление. Недавние многолюдные похороны Виктора Кривулина — неформального лидера петербургской плеяды не были сбором героического поколения пятидесятилетних, к которому он принадлежал. В скорбной толпе преобладали молодые лица.
Сегодняшние поэтические собрания интересны сочетанием разных групп и школ, сосуществующих в городе. Сверстники Бродского — Александр Кушнер, Олег Охапкин, Владимир Уфлянд, Виктор Соснора. Лидеры "второй литературной действительности" — гениальный "клерк-соловей" (по удачному словцу критика Никиты Елисеева) Сергей Стратановский и Елена Шварц. Мрачные тридцати-сорокалетние романтики Валерий Шубинский, Игорь Булатовский и Всеволод Зельченко. Соединяющий классическую образованность и интерес к мордовскому фольклору Сергей Завьялов. Разновременные ученики Кушнера, равно похожие на мэтра. Аркадий Драгомощенко и сопутствующая ему стайка постмодернистов с Пушкинской, 10. Общие черты петербургской поэзии — серьезность, традиционность, оглядка на мировую культуру, невеселое отношение к жизни. Московская романсовость и эстрадность — не для нашего низкого неба.
В Петербурге поэты должны быть успешны, как балерины Мариинки. Стихотворчество — местный промысел, потребление стихов — неотъемлемая часть нашей региональной культурной кухни. Цель творчества, знамо дело, самоотдача, а не шумиха, не успех. Но без общественного интереса творческие занятия теряют смысл.