Опера дальнего исследования

В Берлинской государственной опере продолжается премьерный показ вагнеровской тетралогии «Кольцо нибелунга» в постановке Дмитрия Чернякова под музыкальным руководством Кристиана Тилемана. О третьей части цикла — опере «Зигфрид» — рассказывает Гюляра Садых-заде.

Выйти из полноэкранного режима

Развернуть на весь экран

Центральный эпизод «Зигфрида» — эпическая битва с драконом — завершается победой героя. Но во вступлении к опере лейтмотив дракона звучит еще пугающе: в глубочайшем, мрачном, как пещера, басовом регистре потаенно ворочаются змеевидные мотивы контрафаготов — так рептилия не спеша разворачивает свои кольца. Кристиан Тилеман передает этот надвигающийся ужас с такой суггестией, с таким потаенным сумрачным драйвом, что мурашки бегают по коже еще до того, как поднимется занавес. Однако когда он поднимается, мы вновь видим нескончаемые аудитории, кабинеты и лаборатории придуманного Дмитрием Черняковым научно-исследовательского центра ESCHE («Ясень»), которые медленно, как тот же дракон, ползут на поворотном круге.

Три пожилые библиотекарши хлопочут в картотеке, в облике их с трудом угадываются прежние русалки — Дочери Рейна. И уже ясно, что им суждено превратиться в последней части, «Гибели богов», в вещих Норн, прядущих пряжу судьбы богов и героев. В совещательной комнате, под золотыми барельефными портретами Вагнера, Бетховена, Гете и Толстого расслабленно сидят ассистенты; они непочтительно не обращают внимания на ворвавшегося в зал Вотана; постаревший директор уже не вызывает прежнего трепета, да и власть его с годами значительно убыла.

Черняков выстраивает свое «Кольцо» как сагу о разных поколениях — и в этом он отнюдь не оригинален. Начиная с «Кольца столетия» Патриса Шеро и Пьера Булеза в Байрейте, к подобной трактовке событий «Кольца» прибегали многие режиссеры. Чернякова, кроме того, уже упрекают в том, что он выхолостил цветущую, сложную, ветвистую мифологию «Кольца», предпочтя суховато-рациональное объяснение происходящего: идет длительный научный эксперимент, призванный установить, можно ли управлять природой человека, его ментальными и чувственными процессами. Цель эксперимента — попытаться вывести новый тип человека, обладающего свободой воли и неподвластного манипуляциям. Впрочем (и, зная Чернякова, можно предположить, что он пошел на компромисс в этом вопросе), главные волшебные предметы вагнеровской эпопеи в этой режиссерской версии присутствуют. Кольцо власти сверкает на пальце Вотана в «Золоте Рейна»; меч Нотунг, хоть и вытащенный с антресолей, а вовсе не из ствола Мирового древа, в «Валькирии» имеется; и даже копье Вотана, источник божественной власти, на миг появляется в его руках.

Эксперимент уже прошел три стадии и затянулся на годы, поэтому в третьей части герои тетралогии заметно одряхлели. Вотан (великолепнейший Михаэль Фолле, демонстрирующий чудеса выносливости и артистизма) с годами утратил осанистость и вальяжность, став разочарованным опустившимся стариком. Гном Миме (прекрасный тенор Стефан Рюгамер) из стройного молодого человека с развитой мускулатурой и несомненными интеллектуальными задатками превратился в плешивого неопрятного домоседа; его брат Альберих (Йоханнес Мартин Кренцле) вообще передвигается с помощью ходунков — что не мешает ему по привычке командовать Миме и замахиваться на него. И только юный и дикий Зигфрид, солнечный герой, дитя природы и леса (неподражаемый, быстрый, как ртуть, Андреас Шагер), вносит жизнь, движение и юмор в унылое течение жизни стариков, хохоча, энергично жестикулируя, расспрашивая,— и в конце концов, достигая желаемого.

А желает он обрести любовь. Осознав, что Миме не отец ему, он счастливо мечтает о том, как найдет себе пару, грустит о том, что не видел родителей, слушает завораживающий шелест леса… И невдомек ему, что, пока он крушил молотом свою детскую, совершая символический акт отречения от детства, за его бесчинствами и веселым костерком, сложенным из игрушек, с интересом наблюдает Вотан по ту сторону окна-зеркала — точно так же, как наблюдал он за своими детьми-близнецами в предыдущей «серии». Да и квартирка та же самая, только теперь в ней живут Миме и его воспитанник Зигфрид, которого Миме тщетно пытается научить страху.

Сцена с Лесной птичкой тоже помещена в исследовательский контекст: перед Зигфридом появляется с птичкой в руках юная грациозная лаборантка (и звонкое, искрящееся, нежно переливающееся колоратурное сопрано Виктории Рандем очень украсило эту сцену). Как и встреча с пресловутым драконом, в которого превратился в вагнеровском либретто великан Фафнер.

В ходе очередной фазы эксперимента Зигфрид оказывается в комнате, куда двое медбратьев устрашающего вида приводят закованного в цепи, всклокоченного Фафнера: он в наморднике, в смирительной рубахе, что позволяет предположить, что бывшего главаря ОПГ содержат в сумасшедшем доме. Фафнера освобождают от пут и оставляют один на один с посмеивающимся, издевательски раскованным — руки в брюки — Зигфридом, который, кажется, не понимает опасности, исходящей от безумца.

Андреас Шагер в своем Facebook (деятельность компании Meta (соцсети Facebook и Instagram) запрещена в России как экстремистская.— “Ъ”) похвастался, что стал в глазах своего четырехлетнего сына настоящим героем после того, как победил «дракона». Действительно, сцена битвы выстроена захватывающе динамично, как настоящий поединок: в ход идут и приемы удушения, и броски, и партерная возня, в конце концов Зигфрид умудряется, выхватив обломанный клинок Нотунга из рюкзака, вонзить его в бок Фафнеру.

Вагнер писал «Зигфрида» долго, прерываясь на годы, и это обстоятельство не могло не сказаться на темпоритме и стилистике оперы; «Зигфрид», при всех его музыкальных красотах и важном содержании — именно здесь Вагнер являет миру своего главного героя,— сочинение статичное и довольно резонерское. Поэтому ставить «Зигфрида» особенно сложно. Черняков тем не менее пытается сценически подробно откомментировать бесконечные диалоги, огромные монологи и протяженные дуэты, игры в загадки и отгадки между Миме и Вотаном (из которых мы узнаем «краткое содержание предыдущих серий»), увертливые ответы Миме на вопросы воспитанника о его происхождении и рождении.

В третьем акте стремление режиссера «остранить», нивелировать излишний пафос первых слов просыпающейся от долгого сна Брунгильды (Аня Кампе) — «Здравствуй, солнце! Здравствуй, свет! Здравствуй, мир!» — заставляет его придумать неожиданный ход. Герои, словно исполняя предписанные роли для кого-то третьего, наблюдающего, между фразами перемигиваются и беззвучно хохочут. На мой взгляд, невыразимо прекрасные, окрашенные нежными рассветными красками ответные отклики в оркестре и восходящие, как волны теплого воздуха, арфовые аккорды в этот момент категорически противоречат происходящему на сцене. (К слову, Кампе, прекрасно спевшая в свое время Зиглинду в байрейтском «Кольце» Франка Касторфа и Изольду в черняковском «Тристане», не вполне удовлетворительно справилась с партией Брунгильды; высокие ноты певица каждый раз брала с большим напряжением, на крике и на отдельном дыхании.)

Да и сна на скале, окруженной бушующим пламенем, не было — все понарошку. Брунгильда, ослушавшись высказанного приказа отца-директора, была изгнана в финале «Валькирии» из НИИ, но теперь вернулась и приняла участие в финальной фазе эксперимента. Вотан за руку приводит ее в ту самую лабораторию, где некогда пытали электродами Альбериха. И она как ни в чем ни бывало ложится на медицинскую каталку, изображая глубоко спящую. Вместо коня Гране на подоконник ставят плюшевого коника; вместо огня девушка рисует условные языки пламени розовым фломастером на стекле; вместо доспехов деву покрывают блестящей тканью. В своем роде вариант «Формулы любви»: возможно ли искусственно создать условия, при которых между участниками эксперимента пробежит искра и вспыхнет любовь? Но чувство, которое испытывают Зигфрид и Брунгильда, в конце концов оказывается подлинным, не придуманным. Эксперимент увенчался успехом. И финальный всплеск оркестра — совершенно всамделишный апофеоз любви, света и счастья.