концерт пианист
В Петербурге прошел концерт знаменитого пианиста Григория Соколова. Уже много лет он выступает лишь в одном месте — в Большом зале питерской филармонии. Один раз в год. ВЛАДИМИР Ъ-РАННЕВ воспользовался редкой возможностью.
Каждое появление Григория Соколова в филармонии — кульминация сезона. И каждый год одно и то же: три отделения вместо двух, причем последнее состоит из восьми-десяти выступлений на бис; публика, которой раза в три больше положенного, вскакивает после каждого биса и аплодирует стоя; невозмутимый и как будто не по случаю будничный солист выходит-садится-играет-встает-уходит, словно не про его честь вся эта коллективная эйфория. На Григория Соколова идут, как ни высокопарно это прозвучит, за чудом. Даже коллеги по ремеслу, у которых, казалось, все чудеса пианизма описаны и пронумерованы, беспокоят друг друга вопросом "как ему это удается?". Его игра полна не вполне объяснимых акустических таинств. Его контакт с роялем заставляет инструмент извлекать невероятные тембры, которые пианист расставляет на нужные места с точностью каллиграфа.
То, как в том или ином году Григорий Соколов сыграет Бетховена или Листа,— уже факт истории музыки. На этот раз первое отделение было отдано Шуберту, его поздней Сонате ля мажор. Ее очень любил Святослав Рихтер и вспоминал, как консерваторские спецы отговаривали его: "Зачем вы играете Шуберта? Шумана надо играть". Действительно, Шуман покраше, поразнообразнее, повиртуознее. Это катехизис академического пианизма. А что, сам Шуман обругал его за "божественные длинноты" в партитурах. По Григорию же Соколову, в этих длиннотах припрятаны странные тропинки, которые могут привести в хранилища неких таинств, недоступных иным способам проникновения к ним. Григорий Соколов, склонясь над роялем и словно заговаривая его, ищет и находит эти лазейки. Andantino — самая медленная и самая длинная часть сонаты, полная труднообъяснимых акустических пустот, оказалась у него резервуаром неожиданных смыслов, спрессованных почти до критической массы.
Шопен Григория Соколова не вполне тот Шопен, который вечно юный, печальный и с взъерошенной шевелюрой. Хоть пианист и не склонен к вычурности на манер, скажем, Глена Гульда, Шопен у него ненормативный: слишком много думающий, не юный, не печальный. Шопен для внутреннего употребления, ни в коем случае не салонный. Экспромты, ноктюрны, полонез-фантазия — пианист расставил программу на crescendo, приберег звучность для финала. Пожалуй, теперь многие поколения пианистов будут говорить, тыча в ноты Шопена: "А Соколов вот в этом месте...".
А что он делает из барочной клавирной музыки — могильная плита для музыкального аутентизма. Григорий Соколов, игнорируя риторику аутентистов, возвращает доброе имя традиции интерпретации. Его барочная вязь, может, чем-то и грешит против трактатов Куперена или Маттезона, но звучит при этом не только стилистически корректно, но и обезоруживающе оригинально. Такое нехарактерно прозрачное, невесомое барокко конструирует только Григорий Соколов. Барокко пианист играл на бис целых сорок минут, и только после этого зал почувствовал его усталость и смилостивился, отпустив его до следующего года.