Роман в прыжках

Парижская опера поставила "Грозовой перевал"

премьера балет

В Palais Garnier показали "Грозовой перевал" — балет, поставленный звездой Парижской оперы Кадером Беларби по знаменитому роману Эмилии Бронте. По мнению ТАТЬЯНЫ Ъ-КУЗНЕЦОВОЙ, этот современный спектакль скрывает тайную тоску парижан по романтическому балету.

Всеобщая любовь к классическому балету не тайна: известно, что это самый ходовой товар. Те редкие "Спящие красавицы" и "Золушки", которые позволяет себе продвинутая Парижская опера, показывают в гигантской Opera Bastille — шесть тысяч билетов все равно будут раскуплены. Экспериментальные же постановки идут в старинном Palais Garnier: престиж новаций повышается, а зрителей надо набрать всего-то полторы тысячи, да и билеты — по сниженному тарифу. К тому же за четверть века экспансии современного балета его кураторы так выдрессировали и публику и артистов, что редкий француз сегодня признается, что "Лебединое озеро" ему милее, чем какой-нибудь Анжелен Прельжокаж.

Двухактный "Грозовой перевал", поставленный 42-летним Кадером Беларби, числится балетом самым что ни на есть современным. В его создании задействована команда самых прогрессивных авторов — от любимца Пины Бауш сценографа Петера Пабста до Филиппа Эрсана, штатного композитора передовой Лионской оперы. Однако двадцатилетняя карьера ведущего танцовщика Opera de Paris не прошла даром для хореографа Беларби: его балетная эрудиция слишком обширна и классические традиции стали стержнем балетмейстерского мышления. Хаос романа Эмилии Бронте он аккуратно расчленяет на два действия, в каждом — по три картины, каждая дробится на сцены массовые и сольные. Максимально бережно он пересказывает сюжет — впрочем, те, кто романа не читал, все равно не поймут хитросплетений сценического повествования. По балетному обычаю он вводит в спектакль кордебалет, служащий метафорическим подспорьем: одетые в черное мужчины названы "хранителями тела" и обозначают темные людские страсти, девушки в белых хитонах именуются "хранителями духа" и, соответственно, олицетворяют духовность. Неоднократно является и непременная в старинных балетах "тень" умершей героини, предоставляя хореографу отличный повод поставить босоногую балерину на пуанты. Сценическое пространство господин Беларби осваивает так же рачительно, как его предшественники в ХIХ веке: составляет многоуровневые группы, заставляя "души" спускаться с колосников, а "темные силы" — корчиться на планшете; щедро используя рампу и затаскивая героев на единственную декорацию — скрюченное дерево, олицетворяющее разом и поместье "Грозовой перевал", и духовное уродство лицемерной Викторианской эпохи.

Да что там композиция и мизансцены, сами танцы Кадер Беларби ставит так, будто только что проштудировал теоретические трактаты вековой давности. В минуты душевного равновесия его герои непременно танцуют efface (испокон веков считалось, что эти большие "открытые" позы символизируют гармонию) и замыкаются в закрытых croise, когда их обуревают недобрые чувства. Крестьяне в балете исполняют почти средневековый народный бранль, буржуазия — жеманную деми-классику. Тени корифеев современности тоже мелькают в балете, как привидения на кладбище: от Матса Эка герои "Грозового перевала" унаследовали корявую угловатость и широкие вторые позиции, от Иржи Килиана им досталась дуэтная кантилена с непременным прокручиванием дамы под руками партнера. И даже от советского балета кое-что перепало: мятежный Хитклиф сигает прыжковое фуэте с поворотом на 360 градусов, двойные револьтадты, сотбаски, assemble и jete en tournant не хуже какого-нибудь Спартака.

Цитаты в "Грозовом перевале" столь неприкрыты, что заставляют заподозрить постмодернистскую игру, ведь сам господин Беларби явно не лишен балетмейстерского дарования. Ему, правда, лучше удаются сцены агрессии, чем любовная лирика. С насилием в балете даже перебор: битых полтора акта Хитклиф (Никола Ле Риш) каждую свободную минуту дерется со своим врагом Хиндли (Вильфрид Ромоли): тычет суковатой дубиной ему в живот, в промежность, распинает на двух палках, как на кресте. Каждый раз возникает надежда, что уж сейчас-то Хитклиф точно угробит персонаж, толком не вписавшийся в либретто. Ан нет, кровожадный хореограф находит все новые способы членовредительства. А вот дуэт Хитклифа с будущей женой, не любимой им Изабеллой (Элеонора Аббаньято) получился у Кадера Беларби совершенным шедевром. Свою невесту, эту куколку, стреноженную спущенными колготками, остервеневший жених лупит наотмашь об пол, топчет и подбрасывает, распинает и скручивает узлом. В точно найденных поддержках и чудовищно напряженном ритме хореограф сумел передать и душевный крах, и ярость, и нерастраченную сексуальность, и бессильное отчаяние героя.

Трудно представить себе в этой труднейшей партии кого-нибудь кроме Никола Ле Риша. Мощный атлет с колоссальным прыжком и накачанными бицепсами, он обладает непостижимой способностью передавать тончайшие оттенки чувств. Актерская органика Никола Ле Риша поразительна: его технически совершенный танец кажется импровизацией, спонтанной реакцией тела на сиюминутную ситуацию. Демонизма в этом Хитклифе меньше, чем в литературном прототипе, покоряющее обаяние актера способно превратить любого злодея в несчастную жертву обстоятельств. Партнерам Никола Ле Риша приходится нелегко: рядом с ним малейший наигрыш выглядит нестерпимой фальшью. Мари-Аньес Жилло в партии Катрин почти удалось избежать этой опасности. Царственная балерина выглядит глуповато только в самом начале балета, когда вынуждена изображать детскую непосредственность сельской дикарки, лягаясь босыми голенастыми ногами и бегая на четвереньках. В роли же страстной женщины, а особенно в облике посмертной "тени", она чувствует себя куда привольнее. Аристократизм великолепных поз балерины играет на стороне "академизма" в том увлекательном турнире между классикой и современностью, которым и стал "Грозовой перевал".

Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...
Загрузка новости...