Книги за неделю

Йен Макьюэн, настоящий любимец английских читателей и баловень англоязычной критики, не сразу добился такого пристального внимания. Но уже с середины 1970-х публика с готовностью следит за резкими прыжками писателя, перескакивающего от сюжета к сюжету: то он сгустит краски и припугнет порнографией в макабрических рассказах, то будет долго томить психоаналитическими заморочками в "Пикнике на руинах разума", то вдруг прорвется к "Букеру" с занимательным романом "Амстердам". Не устают там наблюдать и за непрекращающимся творческим поединком Йена Макьюэна с другим известным британским автором, Мартином Эмисом: два писателя дебютировали почти одновременно, оба снискали славу своим психологизмом и так с тех пор и участвуют в подобии литературной дуэли. Ну а в романе "Искупление", где действие происходит в довоенной Англии, Макьюэн еще и вступает в постмодернистскую игру с самой Вирджинией Вулф, и не только с этой литературной гранд-дамой — тут рецензенты не жалеют комплиментов и даже вписывают современного автора в ряд лучших сочинителей 1930-х годов. Мол, была бы жива Вулф, "Искупление" обязательно украшало бы ее библиографию.

Однако в этом романе Макьюэн выступает не столько стилистическим подражателем, сколько полемистом. Роман, украшенный эпиграфом из Джейн Остин, начатый а-ля Ивлин Во, продолженный в духе Вулф и содержащий немалый блок жесткой военной прозы, обыгрывает историю британской словесности. По Макьюэну, как раз выходит, что писать так, как писала Вирджиния Вулф, никак нельзя. И в этом одновременно досада тонко чувствующего литератора, и гордость превосходства современного автора пусть и более простецких, но все же бестселлеров.

Многословные модернистские тексты, словно страшные проступки, вопиют об искуплении. В этом и убеждается главная героиня романа, начинающая писательница Брайони Толлис. У нее на каждый литературный опыт приходится какое-нибудь жизненное испытание. Сначала ударяет не очень больно: проваливается постановка детской пьесы 13-летней драматургини. Потом случаются вещи пострашнее: чтобы из небольшой импрессионистической зарисовки об отношениях старшей сестры Брайони и ее поклонника Робби получилось что-то стоящее, приходится прорезать сюжет прямо по живому. Такой случай героине сразу и предоставляется: на ее двоюродную сестру нападает неизвестный; Брайони заявляет полиции, что опознала в насильнике Робби. Но единственной виновной оказывается сама клеветница: настоящий "насильник" (вовсе не Робби) женится на своей "жертве", да и живут они потом долго и богато. Искупать свою вину домашняя девочка Брайони отправляется в военный госпиталь, там она усердно трудится, а по ночам сочиняет романы. Но и этого оказывается мало: ее новое творение слишком подражательно. На это ей указывает сам знаменитый издатель Сирил Коннолли. Совет молодой авторше — не бояться Вирджинии Вулф, а искать собственный стиль. В финале "Искупления" Брайони — пожилая именитая писательница. Вирджинии Вулф она уже не боится, а пишет даже лучше, прямо как сам Йен Макьюэн.

А вот кому завидовала сама Вирджиния Вулф, так это родившейся в Новой Зеландии и умершей во Франции английской писательнице Кэтрин Мэнсфилд (1888-1923). Вулф, тоже сочинявшая рассказы, сравнения с Чеховым не добилась. Мэнсфилд же, работавшая только в малом жанре, за свои недолгие 34 года успела выпустить несколько сборников и прославилась именно как рассказчица чеховского склада. Тем приятнее читать переводы рассказов Мэнсфилд, проверяя, так ли они хорошо сохранились, как чеховские тексты, и досадуя, что теперь западных авторов с нашими ни в какую не сравнивают, не объявляют Йена Макьюэна "британским Пелевиным".

В сборник "Медовый месяц" действительно вошли несколько рассказов и сценок чеховской краткости и запоминаемости. Есть здесь и развернутый (наподобие чеховской "Степи") рассказ "Прелюдия". Но, конечно, это очень "дамский Чехов". У Мэнсфилд находим, например, сразу несколько "попрыгуний". Одна, из рассказа "Яд", томно размышляет о своих многочисленных мужьях, которые почему-то все поголовно хотели ее отравить, только последний супруг, от лица которого ведется повествование, не желает зла этой роковой красотке, зато сам вдруг чувствует необычный привкус своего вина. Противостояние "толстых и тонких" Мэнсфилд обычно демонстрирует на примере двух дам. Пропасть между ними разверзается еще в детстве, когда одной дарят роскошный кукольный домик, а другой даже не разрешают взглянуть на игрушку краем глаза. Потом то же самое повторяется с нарядами, шляпками и кавалерами. Одна "молода, блестяща, необычайно современна, безупречно одета, потрясающе осведомлена обо всех новейших книгах", правда, "красивой ее не назовешь". Другая — несчастное и дрожащее от холода "оборванное создание с огромными глазами". "Блестящая и современная" было решает облагодетельствовать "огромные глаза" ("чтобы как в романах Достоевского"), но тут является муж и честно предупреждает жену, что ее находка "потрясающе хорошенькая". "Глаза" тут же выставляются обратно на холод, а благодетельница ластится к мужу с жизненно важным вопросом: "А я, я хорошенькая?" Таким образом, корни социального неравенства оказываются значительно глубже, чем можно было бы предположить.