премьера опера
В Берлинской государственной опере "Унтер ден Линден" показали премьеру "Кати Кабановой" чешского классика Леоша Яначека в постановке известного драматического режиссера Михаэля Тальхаймера. По его версии, Катерина нашла покой не в Волге, а в оркестровой яме. Из Берлина — РОМАН Ъ-ДОЛЖАНСКИЙ.
Героиня появляется на сцене госоперы "Унтер ден Линден" с первыми тактами увертюры. Мелани Динер выходит из глубины сцены, садится на стул и слушает вместе с публикой увертюру, опустив голову и закрыв лицо руками. Мы увидим его только тогда, когда ей придет пора вступить в действие. Эта молодая женщина в зеленом платье почти всю свою партию, за исключением нескольких минут, так и проведет сидя на простом белом стуле. Никакого другого бытового реквизита на сцене художником Олафом Альтманом не предусмотрено. О быте и о купеческом доме в спектакле напоминает только многократно увеличенный рисунок домашних обоев: огромными розовыми цветочками на бежевом фоне покрыта рама сцены и прорезающая ее наискосок высокая глухая стена.
Режиссер Михаэль Тальхаймер впервые взялся за оперу. Прежде он успел поставить несколько успешных драматических спектаклей в берлинском Дойчес-театре, отличившись весьма радикальным подходом к классике ("Эмилия Галотти" Лессинга, "Три сестры", "Фауст"). Спектакли господина Тальхаймера обычно сжаты во времени и очищены от ненужных подробностей. Режиссер решительно вычленяет главную тему (или главное настроение) и пользуется минималистским, но действенным набором сценических средств. "Катя Кабанова" чешского классика Леоша Яначека — удачный выбор для дебюта. Действие короткой оперы, написанной на основе "Грозы" Островского, сконцентрировано на Катерине. Для Яначека героиня одной из самых знаменитых русских пьес не может принять окружающий ее обывательский мир и потому добровольно уходит из жизни. Символика русского драматурга композитору не столь интересна — не случайно опера названа именем, а собственно гроза длится в музыке феноменально коротко, чуть больше чем полминуты.
Дирижер Джулиен Салемкур справедливо решил, что лучшее, что может предложить для спектакля оркестр,— точное следование композитору. Опера Яначека написана так драматично и плотно, с такими ясными столкновениями музыкальных тем и такими ритмическими переходами, что тщательность исполнения оказывается неизменно выигрышнее самых смелых фантазий интерпретатора. Тем важнее роль режиссера. Михаэль Тальхаймер ставит спектакль о предрешенном пути героини к смерти. Катя Кабанова у него не жертва социальных предрассудков и русского самодурства (не говоря уже про "луч света в темном царстве") или сама себя наказавшая смертью грешница, но даже и не свободная натура, предпочитающая страстное чувство мнимому долгу. В постановке Тальхаймера все страсти спрятаны и охлаждены — любовные дуэты сыграны без тени любовного влечения. Катерина и Борис лишь раз неловко коснулись друг друга руками, а Варвара с Кудряшом так и простояли свою сцену по разным краям сцены. Правда, тенор Павел Бреслик и меццо-сопрано Катарина Каммерлоер компенсировали сухость рисунка отменным пением.
Причастностью надвигающейся трагедии Катерины отмечен каждый из персонажей. Люди, кстати, в "Кате Кабановой" действуют вполне современные, кто в недорогой костюм одет, кто вообще в джинсах и свитере. В сущности, Тальхаймер решает свою главную тему немногочисленными, но очень элегантными, ясными и потому запоминающимися приемами. Например, нижний боковой свет с самого начала спектакля заставляет всех персонажей отбрасывать тень. И вот в тот момент, когда мысль о смерти сгущается у Катерины до решения, тень впервые исчезает. А сама стена незаметно для глаза, но необратимо поворачивается — так, чтобы к финалу встать фронтально, бесшумно закрыв видневшееся позади рамы пространство со строгим волжским откосом и огромным белым шаром, занимающим полнеба. Так что у Катерины никакого другого выхода и нет, она словно "дожата" до самоубийства естественным вращением невидимого человеку механизма.
Сам прыжок в Волгу решен тоже очень просто, но настолько неожиданно и притом вызывающе театрально, что дух захватывает. На последних, самых отчаянных словах Кати оркестр начинает медленно выезжать вверх из своей ямы, и в конце концов пол оркестровой площадки сравнивается со сценой. Тогда Катерина делает маленький шаг вперед, и вот уже она едет вместе с музыкантами назад, вниз, в их оркестровую яму. А в глухой стене с цветочками, прежде чем она на последних тактах оперы угрожающе двинется вперед, на зрительный зал, открывается маленькая дверца, оттуда появляется Кабаниха (Уте Трекель-Бурхардт) — строгая женщина в номенклатурном скромном костюмчике — и точно подмеченным, каким-то очень немецким, буднично-равнодушным жестом убирает больше не нужный стул. По-моему, в таком решении и проявляется высший класс режиссуры. Как и в том, что только Тихону и только один раз позволено присесть на краешек Катиного стула. Как и в том, что вместо романтического прыжка с высокого откоса делается всего лишь один незаметный шажок в другой мир.