С нее начинается хрестоматийная история детектора лжи. Вдохновленный описанными в ней опытами туринского профессора Моссо другой туринский профессор Чезаре Ломброзо повторил их на людях и разоблачил сразу двух преступников, пытавшихся своим враньем на допросах ввести следствие в заблуждение. А когда в 1920-е годы сотрудник полиции города Беркли, штат Калифорния, Ларсон помимо датчика сердечно-сосудистой активности прикрепил к подозреваемой в воровстве студентке датчик кожно-гальванического рефлекса (феномена Тарханова) и застегнул на ее груди манжету измерителя ритма дыхания Витторио Бенусси, у него был уже настоящий детектор лжи.
Анжело Моссо
Фото: The National Library of Medicine
Анжело Моссо
Фото: The National Library of Medicine
Девушка, как показал прибор, не лгала и не крала. Ларсон на ней женился. Его полиграф прочно вошел в практику криминалистики. А ученые, как физиологи, так и правоведы, до сих пор спорят, до какой степени ему можно доверять.
Занимательная история
Современные варианты истории детектора лжи удивительно богаты апокрифами. Их действительно много, и они порой настолько забавны, что невольно возникает желание усадить их авторов перед полиграфом и допросить с пристрастием: «Вы сами читали у Плутарха про то, как Эрстистрат измерял пульс у Антиоха? В каком месте в “Декамероне” Боккаччо идет речь о сосудисто-вегетативной реакции графа Антверпенского, там же черным по белому написано про реакцию не графа, а его дочери Джанетты при виде юноши по имени Джакетто? Скажите честно, вы до конца прочитали “Человек преступный” Ломброзо, все 874 страницы? Ведь там нет ни одного слова про его допросы подозреваемых с помощью гидросфигмометра. Об этом Ломброзо написал четверть века спустя после “Человека преступного” в совсем другой книге “Le crime; causes et remedes”». И так далее.
При этом речь идет не только и не столько об энтузиастах любителях науки, множащих историю полиграфа в соцсетях, а о дипломированных заграничных PhD и отечественных кандидатах и докторах, пишущих в научные журналы, даже солидные международные. Вероятно, причиной неуемной мифологизации великого и ужасного детектора лжи служит тот же подсознательный страх, который исследовал профессор Моссо.
В наши дни полиграф уже не пугает матерых уголовников, которые прекрасно понимают, что адвокат в суде без труда помножит на ноль все пики их кривых на графиках детектора лжи. Он скорее пугает клерков, которые с юридической точки зрения совершенно беззащитны от проверки на полиграфе на лояльность своей компании. Так что, возможно, тут работает подсознательный страх ученых перед тем, что рано или поздно полиграфы доберутся до соискателей научных степеней и званий и станут столь же обычны в университетах и НИИ, как в полицейских участках. Тот самый страх перед нехорошим и неизбежным, который во все времена заставлял неученый народ ваять идолов и окружать их духом сказочности и легендами.
Лягавая профессора Моссо
Родиться полиграф мог только в парадигме науки физиологии и только после появления надежных приборов регистрации непроизвольных физиологических реакций организма на вербальный, зрительный, тактильный или запаховый раздражитель, то есть только в конце XIX века. Потому история полиграфа довольно короткая и простая, украшения ей в виде предыстории с доисторических или античных времен не требуются, она и сама не менее интересная.
Взять хотя бы опыты профессора Моссо, описанные им в книге «Страх». «Мы касаемся одной из величайших проблем, которую криминология выдвинет в будущем, когда она спросит физиолога: “Скажите нам, о чем думает этот человек, который остается бесстрастным перед следами своего преступления? Скажите нам, если внутри него нет ничего пульсирующего — ничего, ни человеческого, ни животного?”», — пишет Анжело Моссо. И далее без всякого перехода рассказывает, как обнаружил это нечто пульсирующее в своей собаке:
«У меня в лаборатории есть собака, которая помогла мне в нескольких исследованиях усталости. Это такое доброе животное, что в течение двух лет я держал его вместе с двумя другими собаками, которых я полюбил и которые как старые друзья навсегда останутся со мной… Поскольку она была тихой собакой, однажды мне пришло в голову испытать на ней воздействие сильного шума. Я использовал маленький прибор, называемый кардиографом, потому что он передает удары сердца на рычаг, который отслеживает их на цилиндре, покрытом прокопченной бумагой. Я приложил этот инструмент, размером примерно с полкроны, к месту на грудной клетке, где бьется сердце, зафиксировав его с помощью эластичной ленты… Пока животное было совершенно спокойно, я жестом приказал своему слуге выстрелить из ружья, но у него ничего не вышло. Охотничье ружье было старое, возможно, плохо заряженное, и загорелся только запал. Собака, однако, сразу же попыталась подняться и к нашему большому удивлению пришла в странное возбуждение. Я положил руку на прибор на ее ребрах, где бьется сердце, и почувствовал, что сердцебиение стало сильнее и чаще. Животное стало настолько беспокойным, что нам пришлось отказаться от эксперимента и выпустить его на свободу. Пес обошел лабораторию, всюду принюхиваясь. Эмоции у него еще не закончились, поскольку сердцебиение все еще было быстрее, чем на нормальной кривой».
На эксперименте присутствовали студенты профессора, и кто-то из них, присмотревшись к собаке, вдруг сказал: «Да ведь она гончая!» Профессор, считавший пса обычной дворнягой, решил провести на следующий день еще один эксперимент. «Мы держали ружье так, чтобы пес мог видеть его на расстоянии нескольких шагов от себя, никоим образом не угрожая ему. Собака сразу же узнала оружие и снова пришла в возбуждение, показав значительное изменение сердечного ритма. Но самым очевидным доказательством того, что это была гончая, были очень сильные эмоции и неожиданное возбуждение, которые овладели им, как только он услышал шум, вызванный заряжанием ружья и щелчком курка. Даже когда он ничего не видел, и этот шум был на некотором расстоянии от него, биение сердца мгновенно изменилось, и животное попыталось подняться и понюхать воздух. На следующий день собаку снова привели в лабораторию, и, пока она лежала на столе, кто-то прошел мимо него с ружьем на плече. Пес снова забеспокоился, попытался подняться, его сердце сильно забилось, он начал вилять хвостом, провожая охотника взглядом».
Первые жертвы полиграфа
Согласитесь, что нужно обладать особым складом ума, чтобы, ознакомившись с этим экспериментом, в ходе которого бессловесная тварь вспомнила свою жизнь до того, как попала к Моссо, заставить поездного вора-рецидивиста Пьера Берсона, 37 лет от роду, задержанного по подозрению в краже 20 тыс. франков и с пачкой паспортов на разные имена в кармане, засунуть руку по запястье в банку гидросфимографа и, задавая ему самые разные вопросы, заметить, как у того при вопросе о паспорте на имя Торелли екнуло сердечко, показав падение систолического давления на 14 мм.
Таким складом ума обладал профессор Ломброзо, видевший чуть ли не во всех людях потенциальных преступников. Пьер Берсон, до этого симулировавший в СИЗО безумие, сразу успокоился и сознался в краже паспорта синьора Торелли. На обвинения в краже 20 тыс. его сердечно-сосудистая система так сильно не реагировала. Потому ли, что в этом он был невиновен, или потому, что это дело было для него более привычным, чем кража документов,— ответа на этот вопрос профессор Ломброзо не искал. Пьера отправили на очередную отсидку в тюрьму за паспорт синьора Торелли. А ученые-криминологи с энтузиазмом начали экспериментировать с фиксацией сердечного ритма, особенностей дыхания и потоотделения (причины кожно-гальванического эффекта) при допросах подозреваемых.
Свадьба полицейского
Экспериментировали и писали об этом много и, наверное, занимались бы этим еще долго, если бы в один весенний день 1921 года студент-вечерник Калифорнийского университета в Беркли Джон Ларсон, зарабатывавший себе на жизнь и учебу в местном полицейском участке, не собрал бы нехитрый прибор, включавший в себя все три датчика (кардиоваскулярной, респираторной и кожно-электрической активностей) с самописцами и с его помощью не расследовал бы дело о краже в женском общежитии его университета.
Надо сказать, что если в полиции Джон Ларсон был новичком, то в науке он в свои 30 лет разбирался в достаточной мере, за плечами у него был биофак и ученая степень магистра Бостонского университета. Кроме этого, его полицейский начальник капитан Фольнер сразу сообразил, какой подарок он получил в виде мастеровитого студента, и подключил к прославлению своего берклийского департамента полиции газету The San Francisco Call & Post из медиаимперии Уильяма Херста.
Летом того же 1921 года в присутствии корреспондентов газеты Джон Ларсон допросил на полиграфе некоего Уильяма Хайтауэра, подозреваемого в убийстве священника в Сан-Франциско. На следующее утро газета вышла с фотографиями кривых самописцев, на которых стрелками были отмечены места, где обвиняемый лгал, и сопроводительным интервью Фольнера (с его фото, разумеется), в котором «кардиопневмопсихограф», как его назвал сам Ларсон, впервые громко был назван «детектором лжи». Газеты Херста по всей стране все это перепечатали. Но на этом пиар-кампания полиграфа не закончилась: вишенкой на торте, как говорится, был репортаж о свадьбе офицера полиции Ларсона, который женился на первокурснице университета в Беркли Маргарет Тейлор, которую он весной того года среди прочих подозреваемых впервые допрашивал с помощью своего кардиопневмопсихографа в ходе порученного ему капитаном Фольнером расследования кражи в женском студенческом общежитии и которая успешно прошла тест на детекторе лжи.
Нейроправо
Сейчас полиграф Ларсона выставлен в музее Смитсоновского института, а тогда, в начале 1920-х, его сразу начали усовершенствовать и совершенствуют по сей день, хотя ничего принципиально нового в нем не появилось, да и едва ли появится. Даже после появления в нашем веке детектора лжи на основе функциональной магнитно-резонансной томографии главный принцип его действия — регистрация чисто физиологической реакции организма на неудобные вопросы — остается прежним.
Зато вовсю ломают копья ученые правоведы и психологи, стараясь создать единственно верную научную концепцию применения полиграфа с точки зрения психологической и юридической науки. Прекрасные, фактологически насыщенные и написанные понятным не только юристам и психологам языком обзоры истории этих исследований и их современного состояния в нашей стране и за рубежом можно почитать в работах доктора юридических наук Юрия Ивановича Холодного, завлабораторией экспериментальной и прикладной психофизиологии НИЦ «Курчатовский институт», они доступны в интернете.
Таких теорий за век набралось около двух дюжин. Если же совсем коротко, то поначалу доминировала теория угрозы наказания. Простая и наглядная, она подразумевала страх разоблачения испытуемого на полиграфе. Потом довольно долгое время была популярной теория конфликта, согласно которой наиболее сильные физиологические сдвиги характерны для конфликта противоборствующих тенденций реагирования, активированных одновременно — тенденции говорить в общем правду и тенденции лгать о фактах конкретного случая. Условно-рефлекторная теория гласила, что критические вопросы вызывают у человека более выраженные физиологические реакции потому, что они обусловлены его прошлым опытом, и чем серьезнее преступление, тем сильнее будет реакция у человека. Теория количества информации предполагала, что более сильное возбуждение во время лжи связано с активацией гораздо большего объема информации (истинной и ложной). И так далее, теорий, как сказано, много, и все они скучные, кроме самых первых двух.
Ну а самое последнее слово в этой научной области — это нейроправо и нейрокриминалистика. Зря смеетесь. Не так давно американским судьям ученые Калифорнийского университета в Санта-Барбаре разослали «A Judge Guide to Neuroscience: A Concise Introduction». Возможно, большинство судей, не читая, положили этот путеводитель по нейронаукам на дальнюю полку. Но когда не ученые, а Минюст пришлет судьям конспективное изложение рекомендаций по применению нейроправа, то им просто придется напутствовать присяжных перед тем, как те отправятся выносить свой приговор, обратить особое внимание на характер колебания гемодинамических реакций в мозге подсудимого при ответе на вопросы суда о его вине.