Вчера в Музее изобразительных искусств имени Пушкина открылась ретроспективная выставка великого французского художника ХХ века Анри Матисса, организованная ГМИИ, Государственным Эрмитажем и Национальным центром современного искусства имени Жоржа Помпиду в Париже. Выставка уже прошла с огромным успехом в Нью-Йорке и Париже. В Москве представлены известные полотна 1895-1914 гг. из бывших собраний Щукина и Морозова (ныне в ГМИИ и Эрмитаже), 18 картин зрелого и позднего периода, 20 декупажей для книги "Джаз" (издана в 1947 г.) и два больших декупажа "Синие обнаженные" (все — из Центра Помпиду), а также 80 рисунков из ГМИИ и Эрмитажа. Возможность увидеть искусство Матисса в современном контексте — именно в этом, по мнению обозревателя Ъ ЕКАТЕРИНЫ ДЕГОТЬ, главное достоинство выставки.
Видеть для Матисса — это и есть творить: репутация "чистого зрения" всегда преследовала французскую живопись. С автопортретов Матисса на нас серьезно и упрямо смотрит человек, всегда пожилой и толстый, в маленьких круглых очках. Взгляд его напряжен, поскольку рука одновременно водит пером по бумаге. "Клод Моне — это только глаз", — сказал как-то пренебрежительно Сезанн, хотя и добавил, спохватившись: "Впрочем, какой глаз!". Теперь, в конце ХХ века, в эпоху интеллектуализированного, концептуального искусства, все они кажутся "всего лишь глазом". Матисс, которому в 1905 году неслыханная яркость красок обеспечила прозвище "дикого" (фовиста), выглядит теперь консервативной фигурой. И для сегодняшнего сознания ретроспектива неизбежно представляет не только Матисса-в-себе, но и Матисса-для-нас, здесь и сейчас, в Москве 1993 года.
Матисс — классик ХХ века. Это не только признание его заслуг, но и характеристика его стиля, самого духа его искусства, спокойного и ясного, в котором он противоположен своему великому современнику и другу — Пабло Пикассо. Диалог и соперничество этих двух гигантов составляет один из центральных сюжетов истории искусства первой половины нашего бурного столетия. Следует признать, что победа осталась за испанцем. Искусство ХХ века пошло по его пути, пути авангардиста и вечного бунтаря, пути скепсиса и гротеска, а не идеального покоя, какой воплотил в своих полотнах Матисс, великий мастер синтеза и гармонии. Пикассо был художником идеологически и политически ангажированным — и в этом современное искусство больше похоже на него, а не на возвышенного отшельника Матисса. Его искусство часто совершеннее, чем искусство Пикассо, но что с того, если Пикассо важнее для ХХ века. Матисс сейчас неактуален более, чем Рафаэль. Художники произносят его имя равнодушно или с иронией. Он воплощает для них эстетическое начало, чистую живопись, не стесняющуюся слова "шедевр". Его профессионализм безусловен, но он привлекает не умы теоретиков, а деньги коллекционеров (см. материал об аукционных продажах Матисса во вчерашнем номере Ъ): пластические ценности легко переводимы в ценности материальные. Ошеломительно обновив в свое время усталую, темную живопись ХIХ века, он, кажется, теперь окончательно устарел.
Но в этом только часть правды. Способность к нерассуждающему эстетическому чувству, на которой играет Матисс, по-видимому, неистребима. Матисс чист, прозрачен, членоразделен, как грамотная речь, и благозвучен, как речь французская. "Мои линии не безумны", говаривал он, имея в виду точность в равновесии вертикалей и горизонталей, ту особую разумность, рациональность, что свойственны обладателям "острого галльского смысла". Смотреть, как Матисс разрешает контрасты в гармоническом аккорде, доставляет огромное и поучительное наслаждение. И если он и не определил пути искусства нашего века, то с него должно бы начинаться введение в искусство вообще. Ни одна картина в мировой живописи не была столь красной, как его "Красная комната", но после нее зритель способен различить микроскопические дозы красного в сдержанной и темной живописи старых мастеров: теперь он знает, что это такое и как действует на чувства. Матисс — это школа искусства, школа гармонии. Линия, цвет, форма выступают у него в наглядной и обезоруживающей чистоте. Освободив их от литературного содержания, сюжета, он, однако не сделал жеста столь радикального, как Малевич, предъявивший миру результат своей аналитики в виде "Черного квадрата". Матисс фактически ни разу не переступил границ традиционного фигуративного искусства, глубоко зависимого от качеств натуры и воплощающего человеческие эмоции в живописных формах. Свобода Матисса не безусловна — она ограничена этикой сдержанности.
В 1910-х годах русские коллекционеры Сергей Щукин и Иван Морозов привезли в Москву десятки первоклассных полотен Матисса, и с этого момента он навсегда стал фактом русского культурного сознания. Валентин Серов в своем известном портрете Морозова воспроизвел один из натюрмортов Матисса, как бы желая посоперничать с именитым французом на его территории. Но матиссовская картина переписана Серовым как будто с недоумением — как же может искусство быть столь легким, радостным, лишенным извечной русской мучительности.
Второй раз Матисс пришел к нам в 1960-е. Тогда стало известно, что немолодые французские художники часто любили русских женщин: так опытное и блестящее французское искусство привлекло молодую Москву 60-х. Свободу, современность, дух Европы — все это воплощали для москвичей Жерар Филип и Эдит Пиаф, Анри Матисс и простая чашечка кофе. Любовь к Матиссу определила стиль этого времени с его графической легкостью и яркостью — стиль журнала "Юность". Матисс стал синонимом современного искусства, которое мыслилось как противоядие соцреализму, — искусства в меру декоративного и упоительно условного. Додумывая недорисованные художником детали, интеллигенты 60-х тренировали свой ум — так же, как решали логические задачи в "Науке и жизни".
Но Матисс только казался "своим" и доступным. Ни русское, ни советское искусство так и не приблизились к его свободе и одновременно дисциплине формы, так и не сумело выразить с такой же интенсивностью его любовь к жизни и средиземноморский гедонизм. Ведь за искусством Матисса стоит многовековая традиция — уважение к стабильности мира, неразрывно связанное с идеей неприкосновенности личности и ее собственности. Искусство Матисса буржуазно. Он мечтал о картине, которая была бы "креслом для глаз". Новейшее искусство воспримет эти слова с насмешкой. Но в сегодняшней Москве "терапия Матиссом" может оказаться целительной.