ярмарка искусство
В спорткомплексе ЦСКА на Ленинградском проспекте открылась ярмарка "Арт-Манеж 2004". Главной темой открытия был вопрос о том, насколько переезд из сгоревшего Манежа улучшит или ухудшит имидж "Арт-Манежа". Обозреватель Ъ ГРИГОРИЙ Ъ-РЕВЗИН улучшений не нашел.
Была идея, что перенос "Арт-Манежа" в ЦСКА вызовет взрыв ассоциаций между живописью и футболом или танцами на льду, но этого не вышло. В ЦСКА долго располагался вещевой рынок — "Арт-Манеж" воспроизводил его. Художественно освоить это пространство организаторы не смогли — освоили торгово: поставили по всему полю палатки, в них расселись галереи. Мысль торговая совсем уж снизила пафос "Арт-Манежа": если раньше он хоть как-то пытался бороться за статус ярмарки актуального искусства с "Арт-Москвой" в ЦДХ, то теперь, пожалуй, борется только с торговыми рядами вдоль набережной Москвы-реки, где тоже дают живопись. У этих рядов она выигрывает качеством и известностью художников, но проигрывает местоположением.
Когда "Арт-Манеж" проходил в Манеже, то флер главного выставочного зала страны как-то распространялся на выставленное. И еще там когда-то Хрущев громил оттепельных модернистов, и память об этом тоже способствовала, тем более что наследники оттепельных модернистов — ушедшие в мягкий отказ от советской власти на Малую Грузинскую семидесятники — и определяют лицо "Арт-Манежа", если не поименно (хотя на выставке есть и они в виде Татьяны Назаренко, Анны Бирштейн, Марии Элькониной), то по художественным приемам. А без этого хрущевского флера они сильно проигрывают. В Манеже в прошлые годы можно было встретить разных известных людей и разных богатых людей, которые заходили присмотреть себе что-нибудь в кабинет, спальню и гостиную, а в ЦСКА как-то их не было. Была надежда на то, что, может быть, зайдет какой-нибудь спортсмен, которому про ЦСКА помнится что-то хорошее — рекорд или любовь на тренировке, но это не оправдалось. А с богатыми теперь людьми, видимо, старая память сыграла не ту роль, потому что они, возможно, вспомнили, как торговали на располагавшемся здесь рынке или одевались на нем, а теперь им это неприятно.
Еще была такая неудача, что площадь на выставке, видимо, продавали по порядку — с левого нижнего угла стадиона к правому верхнему. Во всяком случае, самые жирные и богатые галереи, которые, я так понимаю, покупали первыми,— "Древо жизни", "Визит" — расположились слева внизу; потом шли галереи тоже жирные, но со скидками на прогрессивную тенденцию — "Зеро", "У Яра", "Цветарус", Europian Art (именно в такой удивительной транскрипции), а потом уже даже и сомнительный с точки зрения коммерческих перспектив прогресс в виде инсталляций Святослава Пономарева (прибор для построения мандалы) и великих художников-семидесятников, выставленных сам-один, без галерейного прикрытия (тут как раз госпожа Назаренко). Ближе к правому верхнему краю поля образовывались уж и вовсе экспозиционные зияния (в особенности поражали пустотой стенды художественной прессы), а кончалось все продажей рамок для картин и буфетом привокзального типа. Точно так же распределялись площади и в сгоревшем Манеже, но там-то вход был как раз с левого нижнего угла, так что посетитель шел от жирного искусства к прогрессивному и потом в отстой. А здесь вход был строго по центру, так что вначале ты оказывался строго посередине между полукоммерческим прогрессом и прогрессом неликвидным, что для имиджа выставки было неправильно, потому что навевало грустные мысли о судьбе художественного прогресса в целом.
Понимаете, этот прогресс вообще-то отменил картину, а вменил инсталляцию, фотографию, акцию или какое-нибудь еще безобразие, и в глазах критики вся деятельность, которой предаются собранные в ЦСКА художники, является отстоем. Так что художественные критики ходят по бывшему футбольному полю с видимым неудовольствием в глазах — в том смысле, что зачем все это произведено. Если искусства в этом критики не видят, тогда получается, что только для получения денег. Но тогда единственная ее функция — украшение интерьера. Однако мешает смысл. Раньше эти художники, до того, как их объявили отстоем, тоже были выражением прогресса, и поэтому они производят не просто ценности, а что-то хотят своей живописью сказать о светлом и добром, о мире и человеке, о душе и теле (больше — женском), о прошлом и сегодняшнем, о близких — обо всем. Но тут такая проблема, что ведь не каждого ты захочешь впускать в свой дом, чтобы он высказывался по таким темам, и еще неизвестно, куда кого можно пускать.
Вот, например, в галерее "Древо жизни" Ирина и Валерий Нагий выставили триптих "Пространство любви". Приятного салатного цвета, хорошо подойдет в гостиную. Но там в метафорической форме голубей мужское и женское начало сливаются вместе, что для гостиной не совсем уместно. Тогда в спальню, но для спальни все ж таки слишком метафорично: люди, по выражению известной героини Островского, не все делают как птицы, и потом зачем в спальне триптих — диптиха вполне хватает. Это совсем простой пример — тема общечеловеческая, все мы люди. А если, скажем, взять картины Сергея Белякова "Девы", которые выставлены "У Яра", то там такие гипертрофированные "Девы", что их даже в сауну не повесишь.
Художники, конечно, все это прекрасно понимают и борются со смыслом. Есть три основных пути борьбы. Первый — сдаться, то есть взять какой-нибудь разрешенный критиками, прогрессивный, модный смысл. Но читатель сам понимает, в чем тут проблема: все разрешенные критиками прогрессивные смыслы — это обязательно какая-нибудь травматическая тема (секс-меньшинства, угнетенные народы, религиозное кощунство, экзотическая мистика). Вот, например, в галерее "Геоид-кси" Софо и Тамрико Чиквадзе обратились к прогрессивной теме лесбийской любви — дома такое не каждый повесит. Второй — это повышение декоративности полотна вплоть до абстракции, чтобы было вообще не понятно, что нарисовано. Это основной путь развития живописи, когда надо долго приглядываться, чтобы вдруг обнаружить, что, скажем, эти бесконечные линии — ветки леса, а среди них висит очень маленький Христос, или вот эти струпья краски — не просто так, а если отойти подальше и прищуриться, увидишь Вавилонскую башню. Или не увидишь — и тогда вообще абстрактное полотно. Но тут тоже сложности, потому что люди не хотят покупать не пойми что за такие деньги. Наконец, третий путь — сделать вид, что картина написана давно, стилизовать ее под Ренессанс (Андрей Миронов), под сюрреализм (Александр Горенштейн), под народное искусство (десятки работ), насажать туда побольше символов и еще написать что-нибудь на латыни, чтоб уж никто не понял. Это по принципу "смысл был, но утратился", пойди разбери, что имелось в виду. По-моему, хорошо, но и здесь сложности, потому что, во-первых, тянет расшифровывать — а кто его знает, чего расшифруется, а во-вторых, такая живопись очень проигрывает антиквариату, потому что выглядит подделкой под старое.
И вот глядишь на все на это и думаешь: господа, что же вы наделали? У нас же была, еще даже есть потрясающая школа живописи, они же все прекрасные мастера! Они же умеют работать — кистью, красками, на холсте. И чтобы у нас все было правильно и прогрессивно, чтобы разделить общемировые ценности защиты секс-меньшинств и малых народов, чтобы не отставать от тех, для которых инсталляция — давно пройденный этап, мы всех их загнали на футбольное поле, прямо как Пиночет на знаменитый "Национальный стадион" в Сантьяго, где они изо всех сил стараются сказать так, чтобы ничего не сказать. А мы можем сесть на трибуны и от души повеселиться над этим художественным отстоем. Вернисаж как-то очень быстро закончился, все разбрелись, и только на центральном пятачке играл оркестр, и пожилые участники "Арт-Манежа" начали танцевать медленные танцы. Вкупе с трибунами стадиона и вялым электрическим светом их нетвердые движения напоминали кадры из фильма "Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?".